Мелентьева Ю.П.
Объект современного библиотековедения[ Библиотековедение. 2004. № 6. С.26-31 ]
Определение объекта библиотековедения, как известно, является одной из наиболее важных и до сих пор дискуссионных проблем нашей науки.
Восхождение познания от эмпирического уровня к теоретическому позволило уже в начале XX века, в дооктябрьский период, предложить основные представления о сущности библиотековедения как самостоятельной науки и об объекте библиотековедения. Это сделали С.Д. Масловский, К.И. Рубинский, В.А. Штейн, Л.Б. Хавкина и др. 1
История вопроса показывает, что, по сути дела, на протяжении почти столетия имеет место противостояние двух позиций: понимание библиотековедения как науки о библиотеке (трактуемой более или менее широ-ко) и концепция библиотековедения как науки о деятельности библиотеки (библиотечной деятельности).
Идею о библиотеке как объекте отраслевой науки выдвинула еще Л.Б. Хавкина 2 . Она рассматривала библиотеку «как определенный организм, который слагается из трех элементов: книги, библиотекаря и читателя». Этот подход впервые дал понимание системности объекта библиотековедения. Позднее взгляды Л.Б. Хавкиной были развиты другими исследователями, например А.В. Кленовым, который считал необходимым активно изучать причинно-следственные связи между структурными элементами (книгой, библиотекарем, читателем) объекта библиотековедения.
В этот же период была выдвинута очень, на наш взгляд, перспективная, современно звучащая и сегодня концепция библиотековедения «как науки, цель которой состоит в исследовании библиотечного дела в условиях исторического развития общества в связи с экономическими, социальными и культурными процессами» (К.И. Рубинский). Он видел в библиотеке организм, подчиняющийся общим законам жизни.
После революции в России, как известно, началась ожесточенная идеологическая борьба, что не могло не сказаться на определении статуса многих наук социально-гуманитарного характера, в том числе и библиотековедения.
В течение 19301950-х гг. прошла, то разгораясь, то затухая, дискуссия, в ходе которой «советское» библиотековедение противопоставлялось «буржуазному» и определялось как классовая, идеологическая наука.
По сути дела, в этот период отвергалась возможность и необходимость самого изучения сущности библиотечной деятельности на теоретическом уровне, «поскольку имеется система взглядов классиков марксизма на книгу и библиотеку».
И хотя в 1960-х гг. ситуация смягчилась, именно на этом фоне проходила известная дискуссия 19761979 гг., открывшаяся статьей А.Я. Черняка. Опираясь на опыт предшественников, А.Я. Черняк определял объект библиотековедения как систему «книга библиотека читатель», подчеркивая ее открытый характер и демонстрируя широкий гуманистический и культурологический подход к пониманию сути библиотековедения.
Основным оппонентом А.Я. Черняку стал Ю.Н. Столяров, достроивший конструкцию Л.Б. Хавкиной четвертым структурным элементом и определивший в качестве объекта библиотековедения библиотеку как четырехэлементную структуру: «книга библиотекарь читатель материально-техническая база».
Основные положения этой концепции широко известны.
Включение в концепцию четвертого элемента «материально-техническая база» было, видимо, определено тем, что в годы создания концепции (19701980 гг.) технические возможности библиотек претерпевали значительные изменения: технический прогресс пришел и в библиотеки, и это явление должно было быть осмыслено.
Следует сказать, что библиотечной общественностью того времени была, в основном, признана концепция Ю.Н. Столярова, так как термин «библиотека» как обобщающий, как фундаментальное понятие был более содержательно богат, по сравнению с другими терминами, которые также предлагались участниками дискуссии для обозначения объекта библиотековедения: «библиотечное дело» (К.И. Абрамов, Н.С. Карташов, Г.К. Кузьмин); «библиотечная система» (Г.А. Жидков). Эти понятия могут рассматриваться только как частные по отношению к термину «библиотека».
Не получила значительной поддержки и восходящая к взглядам К.И. Рубинского идея М.А. Коноваловой и А.И. Останова о «библиотечной деятельности» как объекте библиотековедения.
Однако уже и в то время было очевидно, что и концепция Ю.Н. Столярова не безупречна.
Слабым местом этой концепции являлось, на взгляд ее критиков, то, что, во-первых, в этой концепции объект и предмет исследования сливаются воедино: по мнению автора концепции предмет науки есть не что иное, как абстрактное воспроизведение его объекта 3 , что весьма спорно и по мнению других исследователей значительно сужает содержательное поле нашей науки 4 .
Во-вторых, в концепции отсутствует элемент «управление». «Его отсутствие означает, что библиотека не может быть отнесена к классу управляемых объектов. Между тем и библиотека, и библиотечное дело управляемые объекты, в противном случае они не могли бы функционировать» 5 .
В-третьих, «материально-техническая база», названная в качестве четвертого структурного элемента, не специфична для библиотеки, так как очевидно, что она имеется у любого института, будь то школа, магазин, баня и др. 6
Кроме того, заметим и неточность определения «материально-техническая база»: ведь, строго говоря, фонд библиотеки может быть также отнесен к материально-технической базе библиотеки.
В-четвертых, с течением времени стало очевидным, что дальнейшее уточнение автором этой «квадриги»: вместо «книга библиотекарь читатель материально-техническая база» «документ персонал пользователь материльно-техническая база» сделало все определение объекта не специфичным для библиотековедения в целом, так как документ, пользователь, МТБ и персонал характерны и для архива, и для книжного магазина, музея и др. Автор, однако, не увидел в этой подмене собственной ошибки, а сделал вывод о том, что библиотека является частью документационной системы, а следовательно, библиотековедение частью «документоведения» 7 .
Сегодня все более очевидно, что между библиотекой, архивом, музеем и книжным магазином гораздо больше различий, чем сходства. Часто единые в историческом прошлом, библиотека и музей в настоящее время все дальше расходятся.
Можно добавить и следующий пятый довод против определения объекта библиотековедения, данного Ю.Н. Столяровым, а именно: определение в качестве объекта библиотековедения библиотеки как четырехэлементной структуры выводит за рамки библиотековедения такой вид библиотек как личные библиотеки, являющиеся весьма заметной частью культуры любой страны 8 . Между тем так же, как личные художественные коллекции не могут быть исключены из контекста музееведения, так и личные библиотеки не могут быть выведены за рамки библиотековедения 9 . Тем более, что все библиотечное дело начиналось, в основном, с личных библиотек, да и судьбы личных библиотек бывают весьма причудливы и зачастую оказывают весьма существенное влияние на развитие всего библиотечного дела: наиболее известный пример тому библиотека графа Н.П. Румянцева, ставшая основой Российской государственной библиотеки.
Этот же упрек можно отнести и в отношении нового вида библиотек электронных. Они также не «вписываются» в конструкцию, предложенную Ю.Н. Столяровым.
Таким образом, в последнее время становится все более ясно, что определение объекта библиотековедения нуждается в переосмыслении.
Очевидно, что современное библиотековедение не должно больше удовлетворяться концепцией, которая, по сути дела, отказывает библиотековедению в самостоятельности, рассматривая его как часть неведомой документологии 10 , отказывает даже в самостоятельности профессии «библиотекарь» 11 , и оставляет за рамками важнейшие направления библиотечного дела, такие, как управление библиотекой и библиотечными сетями, формирование профессиональной прессы и профессионального сознания, социальное, партнерское и международное сотрудничество библиотек и многое другое. Вся живая суть современной, активно развивающейся библиотеки остается за рамками данной концепции.
Не выдерживает данная концепция и проверки изменениями, произошедшими в связи с информатизацией, складывающаяся электронная среда во всей своей сложности никак не «втискивается» в предложенную жесткую схему.
Документационная парадигма библиотековедения, на позициях которой настаивает автор существующей концепции, входит в резкое противоречие с международно принятыми представлениями о библиотеке как об информационном институте.
Поэтому, кстати, реальное укрепление информационной концепции библиотеки 12 , в том числе и через активное использование термина «информационный», кажется автору опасным для развития библиотековедения 13 , хотя совершенно очевидно, что новая терминология возникает не случайно, она имеет свою логику развития, отражает реальность и слабо поддается регулированию извне.
Упрекая современных исследователей в излишней податливости «информатикам», автор концепции (и это весьма показательно!) считает положительным тот факт, что в 1960-е годы библиотековеды «устояли» в дискуссии с нарождавшейся информатикой и не пошли на сближение позиций 14 . Между тем существует и другое понимание той, теперь уже далекой ситуации «достаточно напомнить о том ущербе, который понесла библиотечная система СССР в результате субъективного 15 противостояния библиотековедов и информатиков, длившегося с 1960-х гг. примерно до 1990-х гг., отголоски его дают о себе знать и поныне» 16 .
Странно, что, говоря об опасности засилья термина «информационный» для развития библиотековедения, Ю.Н. Столяров не видит опасности для нашей науки в распространении с его активной «подачи» терминов «документационный», «документный», «документологический», а также рассуждений о том, что библиотековедение это только часть документологии, что библиотекарь не профессия, а специальность профессии «документатор».
Таким образом, очевидно, что «в опасности» находится не библиотековедение, а концепция библиотековедения, предложенная Ю.Н. Столяровым, которая объективно все больше тормозит развитие науки.
В том, что какие-то теории отмирают, уступая место другим, нет ничего удивительного: именно так движется научное познание.
Сегодня, когда библиотека это не только «книга, читатель, библиотекарь и материально-техническая база», но и информационные технологии, и технологии управления, и социальные связи библиотеки, и профессиональные коммуникации и многое другое, когда библиотека представляет собой сложный, самоорганизующийся, нелинейно развивающийся организм, относительно самостоятельная часть которого является также частью более сложного целого, это уже понимается многими: «Чтобы библиотековедение считалось вполне «равноправной» наукой, надо вывести ее на уровень современных научных требований, переосмыслить ее составные части, научный инструментарий в новой, изменившейся ситуации. Нужно исследовать и показать, как изменился объект библиотековедения, его предмет, как изменились законы этой науки, методы, сама методология» 17 .
Надо отметить, что такие исследования уже появляются. Все чаще возникают работы, в которых библиотека рассматривается как сложный, живой организм 18 , меняющий статус и смысл своего существования 19 на наших глазах. Значительный интерес представляют собой концепции В.П. Леонова, М.С. Слободяника, A.M. Стахевича, А.С. Чачко и др. 20
Так, В.П. Леонов предложил рассматривать в качестве объекта библиотековедения не библиотеку, не библиотечное дело, а библиотечный процесс 21 , близко к этому понимание других петербургских ученых, предлагающих вернуться к пониманию в качестве объекта библиотековедения библиотечной деятельности. Эти подходы представляются весьма продуктивными для развития теории библиотековедения, хотя справедливо замечено, что ни библиотечный процесс, ни библиотечная деятельность не могут быть объектом библиотековедения, поскольку они протекают в рамках другого объекта библиотеки 22 .
Очень интересно наблюдение В.П. Леонова о «двойной жизни» библиотеки, о ее глубинной связи с культурой и историей страны и мира 23 , о библиотеке как «симфонии», о русской библиотечной культуре.
При всех своих различиях все эти концепции подчеркивают потребность и необходимость того, чтобы определение объекта библиотековедения отражало целостность и динамику объективной реальности.
Проблема изучения библиотеки как целого представляется чрезвычайно важной. Разбивая проблему на части, структурные элементы, фрагменты, можно достигнуть того, что сложные задачи и предметы становятся, как будто, более познаваемыми, но за это приходится расплачиваться тем, что теряется наше чувство связи по отношению в целому, понимание поведения сложных систем во времени и пространстве.
Интересно, что проблема изучения «целого» остро стоит и в других близких библиотековедению, науках, например в книговедении: еще М.Н. Куфаев говорил о необходимости изучения «целого книги» 24 . Как же сегодня, с учетом бурного развития библиотечной практики, может быть определен объект библиотековедения?
Известно, что объект познания это совокупность качественно определенных явлений и процессов реальности, существенно отличных по своей внутренней природе, основным чертам и законам функционирования и развития от других объектов этой реальности.
Таким образом, в качестве объекта познания необходимо рассматривать определенную объективную реальность, а в качестве его предмета те аспекты и черты объекта, которые охвачены изучением 25 .
Например, объект исторической науки вся совокупность явлений общественной жизни на протяжении всей истории общества. Предмет познания это определенная целостная совокупность наиболее существенных свойств и признаков объекта познания, которая подвергается изучению.
Если объект познания представляет собой независимую от познающего субъекта реальность, то предмет познания это выделенная или привлекающая его внимание часть этой реальности.
Опираясь на эти общие методологические положения, можно утверждать, что объектом познания в библиотековедении является «эволюция 26 библиотеки в пространстве и времени», а предметом познания часть (временной отрезок, направление деятельности, процесс и т. п.) этой реальности.
В результате эволюции возникает новое качественное состояние объекта. Объект рассматривается, во-первых, с точки зрения его внутренней структуры: не как механическое множество отдельных элементов, связей, зависимостей, а как органическая их совокупность, как внутренне связанное и функционирующее целое. Во-вторых, с точки зрения процесса, т. е. следующих друг за другом во времени совокупностей и исторических связей и зависимостей его внутренних составляющих. В-третьих, с точки зрения выявления и фиксирования качественных изменений в его структуре в целом. В-четвертых, с точки зрения раскрытия закономерностей его развития, законов перехода от одного исторического состояния объекта, характеризующегося определенной структурой, к другому историческому состоянию, характеризующемуся другой структурой 27 .
Таким образом, эволюционный подход сохраняет содержательное богатство термина «библиотека» и, в то же время, за счет введения понятия «предмет исследования» позволяет значительно расширить поле исследования, снять статичность с существующего сегодня определения объекта библиотековедения.
Определение объекта науки как «эволюции библиотеки во времени и пространстве» позволяет ввести в процесс изучения и увидеть в динамике все новые, возникающие в реальности явления, технологии, тенденции и т. п., а также временные и пространственные трансформации библиотеки как социального института, как части русской и мировой культуры и т.п.
Библиотека при этом понимается как сложный многофункциональный социальный институт, нелинейно развивающийся как интенсивно (под влиянием широкой социальной среды, результатов сопредельных наук и областей знания), так и экстенсивно (под влиянием внутренних сил).
Сегодня серьезному ученому-библиотековеду интересно изучать не столько отдельные структурные элементы библиотеки и связи между ними, сколько понять библиотеку как «целое», всемирный метатекст, как часть общего культурного пространства, определить ее место в социуме, в русской и мировой культуре, истории, универсуме знаний, в философских концепциях, наконец, в жизни отдельной личности; определить понятия «русской библиотечной культуры», «отечественной и всемирной библиотечной мысли», «философии библиотечной науки» и т.п. Совершенно очевидно, что эти понятия плохо соотносятся с существующим определением объекта библиотековедения, что имеет, кстати, не только теоретические, но и сугубо практические последствия, например, темы диссертационных работ, как правило, наиболее ярких, не вписывающихся в понятие библиотеки как 4-элементной структуры, легко отклоняются некоторыми учеными советами под предлогом несоответствия объекту науки.
Определение объекта библиотековедения как «эволюции библиотеки во времени и пространстве» заметно расширяет и углубляет поле исследователя-библиотековеда, раскрывает перед ученым новые горизонты и в большей степени отвечает современному уровню научного познания в целом, а также и потребностям библиотечной практики, которая остро нуждается в осмыслении.Примечания и список использованной литературы: 1 См.: Лукашов И.В. Российское библиотековедение на рубеже XIX-XX вв. Становление взглядов на его структуру / И.В. Лукашов // Российское библиотековедение: XX век: Направления развития, проблемы и итоги. Опыт моногр. исслед. / Сост. и предисл. Ю.П. Мелентьевой. М.: Грант-Фаир; Изд-во «Пашков дом», 2003. С. 925. 2 Хавкина Л.Б. Научная разработка вопросов библиотековедения / Л.Б. Хавкина // Труды первой конференции научных библиотек. М., 1926. С. 2933. 3 Столяров Ю.Н. Энциклопедическое определение библиотековедения / Ю.Н. Столяров // Библиотековедение. 1998. № 1. С. 57. 4 ХропачА.Н. Процессы дифференциации в современном библиотековедении / А.Н. Хропач // Советское библиотековедение. 1983. № 3. С. 34-41. 5 Скворцов В.В. Концепция библиотеки в современном российском библиотековедении / В.В. Скворцов // Российское библиотековедение: XX век: Направления развития, проблемы и итоги. Опыт моногр. исслед. / Сост. и предисл. Ю.П. Мелентьевой. М.: Грант-Фаир; Изд-воРГБ «Пашков дом», 2003. С. 160. 6 Там же. 7 Но ведь даже если признать это положение верным, то очевидно, что объект (или предмет) библиотековедения все же остался не сформулированным! 8 См., например: Бровина АЛ. Личные библиотеки Архангельской и Вологодской губерний в конце XVIII начале XX вв.: Автореф. дисс./ А.А. Бровина. М., 1987. 9 Хотя, конечно, они могут рассматриваться и с книговедческих позиций, как впрочем и фонды (редких книг, рукописей и т. д.) общественных библиотек. 10 Добровольский В.В. Документоведение или документология: окончание книговедческой части дискуссии / В.В. Добровольский // Библиотечное дело 2004. Материалы науч. конф. М.: Изд-во МГУКИ, 2004. С. 205-206. Добровольский В.В. Книговедение, Документоведение, документология: несостоявшаяся Атланта / В.В. Добровольский // Там же. С. 206-207. 11 Столяров Ю.Н. неоднократно (например, в своем выступлении на Международном семинаре для преподавателей библиотечных дисциплин в МГУКИ в 2002 г.) утверждал, что «библиотекарь» это не профессия, а лишь специальность профессии «документатор». 12 Информационная парадигма библиотеки разработана В.В. Скворцовым. Он видит библиотеку как «целостную систему, включающую три основных элемента: 1) информация в виде публикаций, 2) читатель, 3) библиотекарь». См.: Скворцов В.В. Концепция библиотеки в современном российском библиотековедении / В.В. Скворцов // Российское библиотековедение: XX век. Направления развития, проблемы и итоги. Опыт моногр. исслед. /Сост. и предисл. Ю.П. Мелентьевой. М.: Гранд-Фаир; Изд-во «Пашков дом», 2003. С. 161. 13 Столяров Ю.Н. Библиотековедение в опасности / Ю.Н. Столяров // Библиотечное дело 2003: Материалы конф. М.: Изд-во МГУКИ, 2003. С. 27 29. Повторена в издании «Вестник МГУКИ» (2004. № 1) 14 Там же. С. 27. 15 Выделено авт. Ю.М. 16 Скворцов В.В. Концепция библиотеки в современном российском библиотековедении / В.В. Скворцов // Российское библиотековедение: XX век. Направления развития, проблемы и итоги. Опыт моногр. исслед. / Сост. и предисл. Ю.П. Мелентьевой. М.: Гранд-Фаир; Изд-во РГБ «Пашков дом», 2003. С. 161. 17 Никонорова Е.В. Вектор развития современной библиотечной науки / Е.В. Никонорова // Библиотековедение. 2003. № 6. С. 22-28. 18 Афанасьев М.Д. Библиотека это живой организм и ничто в нем не исчезает бесследно / М. Д. Афанасьев // Библиотековедение. 1999. № 3. С. 98-107. 19 Горчицкая ЕЛ. Hani статус меняется. В каком направлении? /Е.А. Горчицкая // Библиотека. 2004. № 2. С. 56-58. 20 См., например: Леонов В.П. Пространство библиотеки. СПб., 2003.; Стахевич A.M. Библиотека вуза как живая система… / A.M. Стахевич // Библиотеки и ассоциации в меняющемся мире: новые технологии и новые формы сотрудничества. Тр. конф. Т. 2. М.: Изд-во ГПНТБ России, 2003. С. 756-758.; Слободяник М.С. Системно-функциональная модель библиотеки / М.С. Слободяник // Там же. С. 759. Чачко А.С. Библиотековедение в человеческом измерении. Монография / А.С. Чачко. Киев, 2002. 21 О новой парадигме библиотековедения // Библиотековедение. 1994. № 4. С. 31-46. 22 Ванеев А.Н. Об объекте библиотековедения и методической работе / А.Н. Ванеев // Научно-технические библиотеки. 1992. № 1. С. 28-30. 23 Леонов В.П. О своеобразии русской библиотечной культуры / В.П. Леонов // Материалы международной книговедческой конференции. М., 2004. 24 Куфаев М.Н. История русской книги в XIX веке / М.Н. Куфаев. М.: Изд-во РГБ «Пашков дом», 2003. С. 31. 25 Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования / И.Д. Ковальченко. М.: Наука, 2003. С. 53-56. 26 Термин «эволюция» (от латинского evolutio развертывание) в широком смысле обозначает представление об изменениях в обществе и природе, их направленности, порядке, закономерностях; в более узком определяет состояние какой-либо системы, которое рассматривается как результат более или менее длительных изменений ее предшествовавшего состояния. 27 См. подробнее: Развитие как регулятивный принцип. Ростов н/Дон: Изд-во Рост, ун-та, 1991.
ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ
2012, №1, 68-72
ЭВОЛЮЦИЯ ПОНИМАНИЯ СУЩНОСТИ ЧТЕНИЯ 1 EVOLUTION OF UNDERSTANDING OF ESSENCE OF READING
Мелентьева Ю.П.
Заведующая отделом Научного Центра исследований истории книжной культуры Академиздатцентра «Наука» РАН, доктор педагогических наук, профессор, зам. председателя Научного совета по проблемам чтения РАО
Melent’eva Y.P.
Chief of department of the Center for the study of book culture Akademizdatcentr “Nauka” of the Russian Academy of Sciences,
Deputy chairman of Scientific Board of the Russian Academy of Eduction on the problems of reading Doctor of Science (Education), Professor
Аннотация. В статье рассматривается чтение как сложнейший многоаспектный феномен, корни которого уходят в глубины цивилизации. Анализируется эволюция понимания сущности чтения в различные эпохи (Античность, Средневековье, Возрождение, Просвещение, Новое время). Утверждается, что понимание сущности чтения чрезвычайно необходимо всем, кто занимается его продвижением, т.к. позволяет выстроить верную стратегию приобщения к чтению.
Annotation. Article views reading as a complex, multi-aspect phenomenon, with its roots dating back deep in the past of our civilization. The evolution of the understanding of the essence of reading (in the Ancient world, Middle ages, Renaissance period, Enlightenment period and modern time) and the reasons for the change in it are analyzed. The author assert that the understanding of the essence of reading is extremely important for everyone involved in promoting reading, since it allows to develop an effective strategy of attracting readers.
Ключевые слова: чтение, сущность чтения, типы чтения, антиномии чтения, продвижение чтения.
Keywords: reading, essence of reading, types of reading, antinomies of reading, promotion of reading.
Интерес к проблемам чтения, который наблюдается сегодня и в профессиональной среде, и у широкой гуманитарной общественности обращен, как правило, к анализу современных показателей чтения и к их сравнению с ситуацией в прошлом своей страны и других стран.
Между тем, чтобы верно оценить и существующее состояние чтения, и предвидеть тенденции его развития в будущем, и разработать методы привлечения к чтению различных категорий потенциальных читателей необходимо глубже изучить природу самого чтения как сложнейшего многоаспектного феномена, понять его сущность, осмыслить действительный масштаб этого явления, которое, с одной стороны, имеет глубочайшие корни в глубинах цивилизации, а, с другой стороны, служит одной из ее основ .
Понимание сущности чтения (от лат. «essentia») (по Аристотелю - «Сущность есть то постоянное, что ум постигает в сущем как его определенность») - складывалось на протяжении многих веков и имело свои особенности в разные исторические эпохи.
1 Статья написана при поддержке РГНФ. Грант 10-01-00540а/Б.
Первые попытки осмыслить сущность чтения были предприняты как в глубинах восточной, так и в развивающейся параллельно с ней западной
(начиная с периода Античности) цивилизациях.
Обобщенно можно выделить три основные концепции чтения, в которых его сущность определяется как:
Познание Бога (божественной истины);
Познание мира и места (роли) в нем человека;
Познание человеком самого себя.
Корни всех этих концепций тянутся в глубокую древность, где переплетаются так тесно, что трудно отделить одно от другого. Все эти концепции существовали (и существуют сегодня) параллельно, преобладая в тот или иной период развития цивилизации. Каждая из них постоянно развивалась, детализировалась, находя все новые доказательства верности своего понимания сущности чтения, то выступала на первый план, то отступала в тень, в зависимости от ситуации.
Вместе с тем, можно, хотя и с достаточной долей условности, проследить их эволюцию и то, в какие исторические периоды какая-либо из этих концепций преобладала.
Так, понимание сущности чтения как способа познания Бога преобладало во всех первообщинных обществах, в древнейших восточных (мусульманской, иудейской и др.) цивилизациях, где чтение рассматривалось как сакральная медиативная практика.
В Европе эта концепция была особенно сильна в период Средневековья. В данный период в сферу европейского чтения входят лишь те книги (тексты), которые являются необходимыми для понимания Главной Книги - Библии.
Следует отметить, что в России такое понимание сущности чтения существовало на протяжении почти семи веков (X-XVII вв.), когда круг чтения составляла исключительно богослужебная литература .
Поскольку «познание Бога» предполагало не только чтение текста, но и следование «Законам Божьим», то в этой концепции чтение рассматривалось и как способ приобретения добродетели, нравственных качеств, украшающих душу; как способ постижения Истины.
На этой основе сформировался этический подход к чтению как к нравственному занятию, способствующему духовному совершенствованию, религиозному воспитанию.
Следует сказать, что чтение «мирских» книг при таком понимании сущности чтения считалось отступлением и не приветствовалось. Вместе с тем, уже в период Средневековья некоторые ученые и мыслители того времени, (например, П. Абеляр) относились к чтению (тексту) более свободно, отступая от сложившейся нерушимой традиции «чтить текст».
Приверженцы этого т.н. «критического чтения» так сформулировали свои позиции: «уметь отделять софизм от истинных доказательств»; «не бояться свободы суждений»; «не принимать как достоверное, а понять как достоверное».
Таким образом, уже в этот период намечается тенденция десакрализации чтения, которая существенно усилилась с появлением первых университетов в Европе. Характер чтения, особенно учебного чтения, приобретает прагматический характер, а сущность чтения видится, прежде всего, в познании мира.
Позже, эпоха Возрождения, преодолевая традиции Средневековья и опираясь на античную традицию с ее гуманитарной окрашенностью, с присущим ей культом Знания и Личности, уточнила понимание сущности чтения, видя в нем средство не только познания мира, но и места в нем человека.
Развивая это представление о сущности чтения, эпоха Возрождения подняла представление о нем на новый - педагогический, воспитательный - уровень: чтение стало рассматриваться как средство развития возможностей самого человека, его личностного совершенствования через обращение к чтению.
Изобретение И. Гуттенберга сделало книгу и чтение гораздо более доступными, чем раньше. Возникло производство недорогой (прежде всего - учебной) книги. Чрезвычайно расширяется круг издаваемых книг и круг их читателей. Теперь чтение вошло в экономическую систему, где книга стала товаром. Начинается расслоение чтения на «элитарное» и «массовое»; происходит дифференциация читательской аудитории по направлениям и темам чтения, по целям чтения, по читательским предпочтениям.
Чтение встраивается в научное познание мира, в процесс светского (сначала - гуманитарного, а затем и технического) образования, обучения. Чтение становится неотъемлемой частью образования и науки. Активно формируются модификации делового и учебного чтения.
Возрастает и социальная престижность чтения, в образованных кругах возрождается античная традиция создания личной библиотеки. Появляется понимание социальной значимости чтения, которое получает дальнейшее развитие в эпоху Просвещения.
В этот период сущность чтения видится, прежде всего, в помощи разуму, понимаемой весьма широко. Укрепляется понимание того, что чтение должно приносить пользу, избавлять от невежества. Чтение рассматривается как элемент научно-познавательной деятельности.
Это же понимание сущности чтения сохраняется и в Новое время (XVII - XVIII вв.), с его рационализмом и прагматичностью, когда все больше издается специальной, научной литературы.
Энциклопедисты рассматривали чтение как средство накопления, сохранения и передачи со-цального (т.е. выходящего за рамки единичного индивидуального сознания) опыта. Они, может быть, впервые тесно связывают чтение с социальным действием: индивидуальное развитие через чтение должно служить общему благу (Д. Дидро). «Хорошее сочинение - это то, которое просвещает людей и утверждает их в добре; плохое - сгущает тучу, скрывающую от них истину, погружает в новое сомнение и оставляет без нравственных правил», - подчеркивал Ф.-М. Вольтер.
В эпоху Просвещения основной задачей чтения виделось уничтожение невежества во всех сферах жизни. Можно утверждать, что понимание сущности чтения как средства познания мира и места в нем человека было превалирующим в течение долгого исторического времени и остается им до сих пор, когда и понятие «мир» и понятие «познание» чрезвычайно усложнились, углубились и расширились. Эта концепция теснейшим образом связывает чтение и просвещение, что придает ему характер социально-полезного явления, т.е. связывает чтение с решением педагогических, общественных и государственных (а значит, и идеологических) задач.
Таким образом, в этот период осознается социальная и педагогическая составляющие сущности чтения.
Эта концепция рассматривает чтение, прежде всего, как рациональный, интеллектуальный процесс, лишь в минимальной степени имеющий индивидуальные особенности.
Однако, как противовес этому сугубо рациональному пониманию сущности чтения, с XVIII в. набирает силу понимание сущности чтения и как индивидуального творческого акта.
Истоки такого понимания коренятся в древних (античных и восточных) представлениях о чтении как о способе самосовершенствования личности, как об этико-духовной коммуникации.
Опираясь на эти представления, ученые того времени, прежде всего, И. Кант видит сущность чтения в содействии развитию внутренней духовной культуры человека.
Согласно общей концепции познания и деятельности И. Канта, чтение - свободный творческий акт, в котором происходит сложнейший синтез чувственного и рационального с помощью силы воображения, понимания, осмысления, имеющий, безусловно, характер не пассивного, а творческого отражения текста.
В центр чтения И. Кант ставит читателя, видя в сотворчестве читателя необходимый элемент чтения. Читатель, читая, не отражает мир, но творит его. Вместе с тем, восприятие текста читателем не всегда адекватно тому, что вкладывал в него автор. Поэтому, считает И. Кант, чтение является «вещью в себе», ноуменом, в нем всегда есть непознаваемый остаток.
Глубинная сущность чтения связывается И. Кантом с тем, что его (чтение) нельзя рассматривать как акт полного сознания; с тем, что все внешне наблюдаемые формы чтения - лишь слабые проявления его экзистенциальной глубины; с тем, что как свободный творческий индивидуальный акт чтение ставит не обязательно практические цели.
Таким образом, формируется эстетическая модель чтения, где сущностью чтения осознается содействие развитию внутреннего, духовного мира человека.
В XIX в. с началом развития капиталистических отношений в Европе грамотность получает широкое распространение, и чтение становится повседневным занятием. Его сакральность как высокодуховной деятельности заметно снижается. Активное формирование в этот период в обществе, с одной стороны, экономической, политической, духовной элиты, а, с другой стороны, народной
массы, так называемого «фабричного товара», «духовной черни» приводит к окончательному формированию двух читательских культур: «элитарной» и « массовой», первые симптомы разделения которых были заметны еще в античные времена.
Начало же XX века, когда во всей Европе (в России в том числе) ясно ощущался не только политический, экономический, но и духовный кризис, стало эпохой самовыражения, когда вся культура в самом широком смысле, и прежде всего литература сосредоточила все внимание на внутреннем мире человека. Чтение в этот период стало важнейшим способом познания человеком самого себя, т.е. сущность чтения определялась как познание человеком самого себя.
В этот период чтение, с одной стороны, становится обыденным явлением, с другой стороны -высокоинтеллектуальным («Чтение - это общение одиноких гениев»; «Чтение - поиск себя в других»).
Нельзя не видеть, что корни такого понимания сущности чтения коренятся глубоко в истории и связаны с присущими древнему обществу пониманием чтения как духовной практики, способа самосовершенствования, который приближает человека к Богу.
Таким образом, в зависимости от понимания его сущности можно выделить три типа чтения:
1) Этическое (воспитывающее, развивающее, познавательное);
2) Утилитарное (прагматическое, функциональное);
3) Эстетическое (эмоциональное, творческое, экзистенциальное).
Очевидно, что сущность чтения представляет собой чрезвычайно сложное образование.
В различные исторические эпохи на первый план выходила то этическая, то социально-педагогическая, то познавательная, то утилитарная, то творческая, то экзистенциальная сторона сущности чтения.
Однако, говоря о сущности чтения, о его ценности для этического, интеллектуального, эстетического, духовного, интеллектуального развития личности и общества и важности решения проблем, связанных с задачей приобщения к нему возможно большего количества людей (детей и взрослых), было бы неверно не затронуть проблему отрицательного (или, скорее, скептического) отношения к чтению.
Противники чтения исходят из того, что не всякая книга несет действительно ценное знание, талантлива, правдива. Стоит отметить, что понимание того, что не все надо читать, что написано, было присуще уже Античности.
Существуют антиномии 2 в понимании ценности чтения: с одной стороны: «Человек перестает мыслить, когда перестает читать»; с другой - «Чтение чужих мыслей препятствует рождению своих»; с одной стороны - «начитанность» как положительная характеристика личности; с другой - «зачи-танность» как черта человека, оторвавшегося от реальности.
Ф-М. Вольтер указывал на «страшный вред чтения». Ф. Бэкон говорил о возможном негативном влиянии чтения, если не учиться неискаженному пониманию. А. Шопенгауэр утверждал, что «Когда мы читаем, за нас думает другой; во время чтения наша голова, в сущности, есть арена чужих мыслей». Современный филолог, писатель, мыслитель У. Эко признает, что «у нас слишком возвышенное представление о книге, мы охотно ее боготворим. Но на самом деле, если присмотреться, гигантскую часть наших библиотек составляют книги, написанные людьми совершенно бесталанными...».
М. Пруст, указывал, что «чтение приближает человека к духовной жизни, указывает на существование этой сферы, однако оно не в силах ввести нас вовнутрь; чтение располагается на пороге духовной жизни»3.
Нельзя не видеть и то, что некоторые книги несут сильнейший заряд ненависти («Майн кампф» и многие другие в этом роде).
2 Антиномия (от греч. « противоречия») - ситуация, в которой противоречащие друг другу высказывания об одном и том же явлении, объекте имеют логически равноправные основания. Их истинность или ложность нельзя обосновать в рамках принятой парадигмы. И. Кант объясняет антиномию как противоречие, в которое теоретический разум впадает сам с собою, когда он идею абсолютного относит к миру как совокупности всех явлений. Известно, что И. Кант сформулировал ряд принципиальных антиномий морального, религиозного и эстетического характера.
3 По И. Канту, мы знаем о Пространстве. Времени, Материи и т.д. только как о явлениях (феноменах), но ничего не знаем, каковы «вещи-в-себе» (ноумены). «Вещью-в-себе» является и Чтение.
Некоторые исследования связывают интенсивное чтение с помешательством, самоубийством и т.д. Нельзя не заметить и двойственность сущности чтения как социального явления: с одной стороны, чтение способствует формированию нравственных и компетентных людей, что необходимо государству для морального, экономического и политического развития, а с другой стороны - чтение стимулирует свободомыслие и независимость личности, что воздействует на стабильность государственной системы.
Безусловно, свободное чтение способствует формированию свободной личности, ее собственной позиции, что в авторитарных обществах корректируется введением цензуры и формированием такого круга чтения, которое отвечает официально принятым ценностям.
Таким образом, необходимо понять, что, как и любое другое явление, чтение не несет абсолютную категорию Добра.
Как средство получения информации, как средство коммуникации, как средство понимания и познания чтение амбивалентно. Положительный или отрицательный заряд ему придают интенции читающего (и пишущего). А также - добавим - рекомендующего. Поэтому представляется, что знание о сущности чтения и ее эволюции чрезвычайно необходимо тем, кто занимается его продвижением, т.к. позволяет выстроить верную стратегию приобщения к чтению личности, находящейся на разных стадиях жизненного пути и испытывающей потребности в «разном чтении».
Очевидно, что в современную электронную, сетевую, компьютерную эпоху понимание сущности чтения углубляется. В ситуации расширения визуальных возможностей обучения, общения она (сущность) приобретает некий особый характер, т.к. необходимо признать, что чтение остается единственным способом приобщения к мировому знанию (науке, культуре) и опыту (интеллектуальному, эмоциональному, прагматическому), зафиксированному в письменной форме на любом носителе - пергамене, бумаге, экране. Именно в этом и заключается сегодня сущность чтения («сверхсущность»), которую еще предстоит глубоко осмыслить.
Список литературы:
1. Мелентьева Ю.П. Общая теория чтения. Постановка проблемы.//Чтение в образовании и культуре. М.: РАО, 2011.
2. Шапошников А.Е. История чтения в России. Х-ХХвв. М., Либерея, 2001.
3. Равинский Д.К. Книга- учебник жизни?//Библиотека и чтение:сб.научн.тр./Рос.нац.б-ка- СПб, 1995.
4. История чтения в Западном мире от Античности до наших дней /сост.Г. Кавалло, Р. Шартье. Научн. ред. русск.изд. Ю.П. Мелентьева. - М.: Издательство «Фаир», 2008. - 544 с.
5. Карьер Ж-К, Эко У. Не надейтесь избавиться от книг! - СПб: Симпозиум, 2010.- 336 с.
6. Книга в культуре Возрождения. - М.: Наука, 2002. - 271 с.
7. Мелентьева Ю.П. Чтение: явление, процесс, деятельность. - М.: Наука, 2010.-181с.
8. Семеновкер Б.А. Эволюция информационной деятельности. Рукописная информация. Ч.1-2. М.: Пашков дом, 2009-2011.Ч.1. с.248; Ч.2. 336 с. (Российская государственная библиотека).
9. Стефановская Н.А. Экзистенциальные основы чтения. - Тамбов, 2008. -264 с.
Интернет-журнал «ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ»
Мелентьева Ю.П.
Ответ оппоненту
Любезное предоставление Ю.Н. Столяровым текста своей статьи, посвященной критике «Кодекса этики российского библиотекаря», до ее опубликования позволяет мне как одному из основных разработчиков данного документа оперативно отреагировать на высказанные замечания и соображения.
Преодолев соблазн возражать на критику Ю.Н. Столярова в его же стиле – стиле «неистового Виссариона », использующего такие выражения, как «новоявленные теоретики», «некритическое навязывание западных идеологических стереотипов», «кодекс – забавная игрушка для библиотечных чинуш» и т.п., оставляя за скобками пылающий пафос статьи, гневные апелляции к читателю и другие традиционные для позапрошлого века приемы риторики, хочется ответить по существу.
Все претензии Ю.Н. Столярова к «Кодексу…» сводятся, по сути дела, к следующему.
Во-первых, он сомневается в том, что такая «мирная специальность», как библиотечная, нуждается в этическом кодексе, считая, что такой кодекс нужен лишь специалистам, «работающим в экстремальных условиях».
Во-вторых, он считает, что русский (российский) библиотекарь в силу своего менталитета, в отличие от западных коллег не нуждается в этическом кодексе, и разработка «Кодекса российского библиотекаря» лишь дань моде – простое подражание западным образцам, предпринятое разработчиками «Кодекса…» лишь затем, чтобы «заслужить похвалу кого-то, где-то за рубежом» (как писали раньше – «зарубежных хозяев»? – Ю.М. ).
В-третьих, Ю.Н. Столяров не приемлет основные положения «Кодекса этики российского библиотекаря» потому, что он категорически против «придуманного принципа свободы информации», которую «Кодекс…» утверждает.
Что ж, постараюсь ответить.
1. Профессиональная этика как научная область сложилась в результате осмысления взаимоотношений профессионалов в какой-либо области деятельности с обществом в целом. Результат этого осмысления – кодекс профессиональной этики – в сущности говоря, есть договор между обществом и профессиональным сообществом. Такой договор позволяет охранять ценности профессии от воздействия не всегда справедливого общественного мнения, с одной стороны, а с другой – позволяет охранять общество от так называемого профессионального критинизма , т.е. профессионально ограниченного мышления.
Разработка проблем профессиональной этики есть показатель высокого уровня профессионального сознания, показатель развитости профессии, а также показатель свободного развития профессии в обществе.
В последнее время в связи с изменением идеологического и нравственного климата в нашей стране во многих профессиональных сферах возникла потребность разработки профессиональных кодексов. Так, в течение 1990-х гг. разработаны и приняты «Кодекс профессиональной этики российского журналиста» (с важнейшим положением, которого, конечно, не могло быть прежде: «выполняя свою профессиональную деятельность журналист соблюдает законы своей страны, но отвергает вмешательство в свою деятельность правительства или кого бы то ни было»), «Кодекс этики коммуникатора», «Кодекс чести российских бизнесменов» и др.
Очевидно, что эти профессии нельзя причислить к числу экстремальных. И даже профессия журналиста не может быть признана такой, поскольку «в горячих точках» работает лишь незначительная часть от общего числа профессионалов. Однако все названные профессии имеют нечто общее. Их объединяет прежде всего то что в профессиональном сознании служителей этих профессиональных сфер есть дифференциация ценностей гражданского общества и государства, понимание того, что квалифицированное выполнение профессиональных обязанностей на пользу обществу зачастую невозможно совместить с ценностями государства. В упомянутых случаях приоритет отдается ценностям гражданского общества, как это принято в демократических странах, к которым относит себя сейчас и Россия, в отличие от стран с тоталитарным режимом.
Примечательно, что и в таких, казалось бы, устоявшихся профессиональных сферах, имеющих многовековой этический кодекс, как медицина в последние годы возобновились дискуссии по врачебной этике (например по вопросам допустимости абортов, автаназии и т.п.). Это происходит не только из-за изменившихся социально-экономических и технологических условий, но и из-за изменения отношения к свободе личности. Вообще в последнее время интерес к этическим проблемам заметно вырос; бурно развиваются новые науки – биоэтика, экоэтика и т.п.
Вопрос о том, нуждается ли библиотечное профессиональное сообщество России в новых условиях своего развития в этическом кодексе, был первым, на который предстояло ответить специалистам – членам одного из первых общественных союзов библиотечных работников страны – Московской библиотечной ассоциации (МБА).
Напрасно Ю.Н. Столяров считает, что ответ на этот вопрос искали «новоявленные теоретики». Поиски концепции профессионального кодекса этики библиотекаря вели люди, хорошо известные, имеющие не только ученые звания и степени, но и реальный авторитет у коллег. Это Т.Е. Коробкина – первый президент МБА; М.Я. Дворкина, чьи труды по проблемам доступности информации, миссии библиотек в обществе и др. изучаются студентами библиотечных вузов; Г.П. Диянская, чьи работы по библиотечному обслуживанию слепых пользователей хорошо известны; С.А. Езова, более двух десятков лет занимающаяся вопросами взаимоотношений библиотекаря и пользователя; О.Л. Кабачек – одна из первых отечественных дипломированных библиотечных психологов; Г.А. Алтухова, статьи которой впервые привлекли внимание широкой общественности к проблеме этики библиотечного обслуживания; Л.М. Степачев – ведущий библиограф ВГБИЛ, который проанализировал процесс формирования профессионального кодекса этики библиотекарей США и других стран.
Смею надеяться, что и автор этих строк, работающая в отрасли более 30 лет, не выглядела «человеком со стороны» в качестве руководителя этой исследовательской группы. Активное участие в обсуждении «Кодекса…» принимали такие известные в библиотечном мире люди, как Ю.А. Гриханов, Э.Р. Сукиасян и многие другие.
Сложность проблемы потребовала привлечения и экспертов: активнейшее участие в разработке концепции «Кодекса…» принял Ю.А. Шрейдер – известнейший современный философ, автор много численных книг по этике, и Е.А. Яблокова – крупный специалист по проблемам профессиональной психологии и профессиональной этики.
В результате изучения проблемы сделан вывод о том, что библиотечная профессия, освободившись от идеологического гнета, который затруднял нормальное развитие профессионального сознания, должна определить свои истинные профессиональные ценности и этические нормы взаимоотношений библиотекаря с государством, обществом, пользователем (читателем), а также коллегами.
Впрочем, все это известно и давно опубликовано . С 1993 г., когда появилась идея создания «Кодекса…», и до его принятия сессией Российской библиотечной ассоциации (1999 г.) проведены десятки обсуждений, семинаров, «круглых столов» и т.д. Их материалы широко публиковались в профессиональной печати, в «Вестнике РБА"», а также на сайте РБА.
У автора этих строк дома лежит не один десяток писем «с мест», из самых разных библиотек, от самых разных людей с предложениями по «Кодексу…». Ни один, даже самый негативно настроенный по отношению к предлагаемому варианту документа критик не усомнился в его принципиальной необходимости для дальнейшего развития профессии.
Особенно велик интерес и потребность в «Кодексе…» на периферии, где библиотекарь вынужден особенно стойко отстаивать свои профессиональные ценности и профессиональное достоинство (впрочем, так же, как журналист, предприниматель и т.д.) от посягательств власти на использование ресурсов библиотеки в своих целях.
Реальная потребность в «Кодексе…» подтверждается также обширными списками записавшихся на его обсуждение на «круглом столе» РБА в С.-Петербурге (1998 г.), Твери (2000 г.), Саратове (2001 г.), а также тем, что еще до выпуска «Кодекса…» в виде плаката (тираж 3 тыс.) в 2001 г. некоторые местные библиотечные общества, например Новосибирское, издали «Кодекс…» своими силами и распространили его в своих регионах. Так что напрасно Ю.Н. Столяров обижает российского библиотекаря, думая, что он, как крыловский кот Васька, «слушает да ест», безразличный ко всему на свете. Наоборот, в отличие от «Закона о библиотечном деле», который носит официозный характер, «Кодекс…» воспринимается библиотекарями очень живо, с очевидной личной заинтересованностью, и упрек Ю.Н. Столярова в том, что «Кодекс…» не востребован профессиональным обществом – не справедлив.
2. Апеллируя почему-то к К. Марксу (думается, не самому большому авторитету по данному вопросу), Ю.Н. Столяров утверждает, что менталитет русского человека (по его мнению «более научный, или лучше сказать, справедливый, чем западный». – ?? – Ю.М. ) не нуждается в законах вообще, в том числе и в «Кодексе…». «Ведь обходились же без кодекса этики Собольщиков и Стасов, Федоров и Рубакин » – восклицает он. Ну, что тут скажешь? Мало ли без чего приходилось обходиться русскому человеку!
Если же говорить серьезно, то так ставить вопрос некорректно. Во-первых, в упомянутое Ю.Н. Столяровым время уровень развития профессии и профессионального самосознания был совершенно другой, во-вторых, не было такого, как сегодня соотношения сил государства и гражданского общества, и следовательно, не было такой необходимости отстаивать профессиональные ценности. Наконец, и Рубакин, и Федоров, несомненно, придерживались при обслуживании читателей определенных этических норм, которые существовали, хотя и в неявном виде, в различных «Правилах», «Предписаниях» и т.д.
Стоит отметить также, что хотя понятие русский менталитет используется довольно активно (кстати, в науке нет единого мнения об этом феномене), понятия российский менталитет , которое как синоним использует Ю.Н. Столяров, не существует. И наконец, даже если согласиться с Ю.Н. Столяровым в том, что русский менталитет мешает принятию «Кодекса…», то ведь в библиотеках России работают далеко не только представители русской национальности.
Совершенно очевидно, что сегодня, несмотря на особенности своего развития, Россия активно входит в мировое сообщество, живо воспринимает международные стандарты в разных областях жизни (в таких, например, как права человека, охрана окружающей среды, образование, здравоохранение, борьба с преступностью и терроризм). Реально же эти процедуры идут на уровне сближения профессионалов, в том числе и сближения их профессионального сознания. Это и определяет известную схожесть (что кажется моему оппоненту недопустимым) профессиональных кодексов этики, принятых в разных странах. В полной мере это относится и к «Кодексу этики российского библиотекаря», разработке которого, естественно, предшествовало глубокое изучение аналогичных документов, действующих в других странах (США, Англии, Франции, Словакии и др).
Ни одна профессия сегодня не может развиваться в пространстве, ограниченном национальными (государственными) рамками. Хотя в нашей истории и были попытки создания «советской биологии», «красного библиотекаря» и т.п., известно, чем это было обусловлено и к чему привело.
И только деформацией профессионального сознания под воздействием политических факторов, которые заставляли библиотекаря определять свою роль как идеологическую, «охранительную» вне зависимости от сущностных функций библиотеки, можно объяснить то, что существует пока «наш библиотекарь , который не приемлет роли пассивного исполнителя любых прихотей читателя », как пишет Ю.Н. Столяров.
Неуважение к личности, желание подвести ее под «общий знаменатель», стремление ограничить, регламентировать ее свободу, в том числе интеллектуальную, информационную, восприятие личных, житейских потребностей человека, как «прихотей», распространенное в обществе в целом, было, конечно, характерно и для ряда людей, работающих в библиотеке и видящих цель своей работы в «формировании читателя». К счастью, сегодня таких специалистов осталось немного, особенно среди практических работников, ясно понимающих, что современный читатель ценит в библиотеке прежде всего широту и доступность информации. В этой связи приходится с грустью констатировать, что мой оппонент так и не отошел от позиции защиты идеологической функции библиотеки, что весьма далеко от потребностей современной библиотечной реальности.
Думается, что Ю.Н. Столяров лукавит (не может же он этого не понимать), когда, давая словарное определение идеологии как «системы политических, правовых, религиозных и нравственных взглядов…», говорит о своем бесстрашии перед этим «жупелом», пугающим библиотековеда «демократической формации». Дело в том, и Ю.Н. Столяров это, конечно, знает, что наши библиотеки долгое время вынуждены были поддерживать только одну , «единственную правильную идеологию». Именно к этому не хотелось бы возвращаться. Неправда, что «некуда библиотеке от идеологии скрыться», как пишет Ю.Н. Столяров. Это книга всегда несет какую-то определенную идеологию как систему взглядов, свободная же библиотека – собрание книг – может и должна давать возможность читателю знать их все! Впрочем, защита идеологической функции библиотеки Ю.Н. Столяровым вполне логична, учитывая что он категорически против «придуманного принципа свободы информации».
3. Не хотелось бы упрощать проблему свободы доступа к информации. Безусловно, и разработчики «Кодекса…» понимали не хуже Ю.Н. Столярова, что свобода доступа к информации не только благо, что она предполагает и доступ к «негативной», «плохой», «нежелательной» информации. Этому противоречию, попытке его разрешения, в условиях библиотеки в том числе, посвящены сотни публикаций. И здесь, как мне кажется, остается сказать, перефразируя известное выражение – свобода информации ужасная вещь, но ничего лучше пока не придумано .
Поставить между мощной стихией информации, которая захлестнула сегодня все общество, и ее потребителем библиотеку, как заслон, как фильтр, с какими бы благими целями это ни делалось, не только невозможно технически, но и непрофессионально. Это значило бы отвратить пользователя от библиотеки, заставить обходить ее стороной. (Это, кстати, давно поняли библиотекари западных стран, столкнувшиеся с различными аспектами проблемы свободы информации гораздо раньше российских коллег.) Для библиотеки это было бы самоубийственно. Библиотека как социальный институт оказалась бы, по сути дела, исключенной из информационного процесса. Во всяком случае, взваливать на «плечи» библиотеки проблему, которая не может быть решена на глобальном уровне, неправомерно.
Думается, что более разумно не отрицать и запрещать свободу информации в условиях библиотеки, а способствовать развитию информационной культуры пользователя, которая включает в себя не только технологические, но и гуманитарные, в частности этические аспекты. Именно так видят свою задачу многие библиотекари, с удовлетворением принимающие «Кодекс…».
Характерно, однако, что Ю.Н. Столяров, не принимающий «Кодекс этики...», видит необходимость создания Совета по этике , где разбирались бы этические конфликты.
Скажу сразу, что такое предложение было, но разработчики «Кодекса…» посчитали его неприемлемым, хотя некоторые страны, например Великобритания, имеют подобный совет в составе национальной библиотечной ассоциации.
Ю.А. Шрейдер в своем письме ко мне писал по этому поводу: «…печальный опыт нашей страны, создание «троек», «персональных дел» и т.п., общий невысокий нравственный уровень общества заставляют очень опасаться, что такой орган может принести больше вреда, чем пользы. Значение «Кодекса…» не в том, чтобы осудить кого-то конкретно, а в том, чтобы постепенно оказывать влияние на общую этическую ситуацию в профессии , мы должны знать, что мы нарушаем. Гарантия этических норм – только в нашем желании их соблюдать». Сказано замечательно!
Ни в коем случае не хочется быть понятой в том смысле, что текст «Кодекса…» безупречен и не нуждается в корректировке. Во всех обсуждениях, в статьях автора этих строк о «Кодексе…» подчеркивается, что это открытый документ, который необходимо пересматривать, корректировать, уточнять и т.д., как это делалось, например, в США в течение более ста лет.
Уже сейчас собираются и анализируются замечания, что поможет улучшить этот документ через какое-то время. Например, очевидно, что стоит ввести в «Кодекс…» положение о том, что библиотекарь ответственен за доверенный ему фонд (и тогда, может быть, не придется Ю.Н. Столярову говорить о необходимости включения в «Кодекс…» понятия профессиональной честности как специфического, присущего только библиотекарю качества, или требовать, чтобы было введено положение о том, чтобы библиофил не принимался на работу в библиотеку).
В обсуждение «Кодекса…» включилось много профессионалов. Отклики поступают на адрес автора этих строк, в редакции профессиональных журналов и т.п. Живое участие в этом процессе Ю.Н. Столярова, много сделавшего для библиотек в прошлом, а сейчас больше увлеченного документоведческими и литературоведческими проблемами (и никто, кажется, не назвал его «новоявленным пушкинистом»), безусловно, позитивно. Хотелось бы только, чтобы эта критика шла не с позиций позавчерашнего дня.
Профессиональные ценности библиотекаря как основа его профессиональной этики. Семинар. 14–16 мая 1996. Тез. докл. М., РАГС, 1996.
Мелентьева Ю.П.Учебник. - М., 2006. -256 с.
В учебнике рассматриваются исторические, теоретические, методические, технологические и организационные аспекты библиотечного обслуживания; раскрывается его современное состояние. Впервые сделана попытка представить библиотечное обслуживание не только в контексте российской действительности, но и как глобальный профессиональный процесс, происходящий в условиях становления «единой мировой библиотеки». Основная задача данного учебника заключена в формировании у нового поколения широких профессиональных взглядов, современного профессионального мышления наряду со знанием и уважением достижений предшественников.
Содержание
Предисловие
Введение
Эволюция проблематики и терминологии
учебного курса «Библиотечное обслуживание»
Теоретические и законодательные основы
библиотечного обслуживания
Понятие «библиотечное обслуживание». Основные концепции библиотечного обслуживания
Цель, задачи и принципы современного библиотечного обслуживания в России и мировой практике
Современная законодательная база
осуществления библиотечного обслуживания
Библиотечное обслуживание как
социокультурный процесс. Читатель
и библиотекарь как его активные участники
Читатель (пользователь) как участник
процесса библиотечного обслуживания
Библиотекарь как участник процесса
библиотечного обслуживания
Библиотечное общение
в процессе библиотечного обслуживания
Социально-обоснованные приоритетные направления библиотечного обслуживания в России и других странах
Технология и организация библиотечного
обслуживания: основные положения и понятия
Понятие «технология библиотечного обслуживания». Основные элементы технологии библиотечного обслуживания
Технология библиотечного обслуживания
индивидуальных информационных
интересов и запросов
Технология предоставления основных библиотечных услуг различным читательским группам и контингентам
Организация стационарного
и внестационарного библиотечного
обслуживания в традиционных
и новых структурных подразделениях
библиотеки: российский и мировой опыт
Библиотечное обслуживание
удаленного пользователя: опыт российских
и зарубежных библиотек
Заключение
бализация как основная тенденция
развития содержания и технологии
библиотечного обслуживания
Приложение 1
Перечень примерных вопросов по курсу
Приложение 2
Примерные темы курсовых и дипломных работ
Список использованной литературы
The file will be sent to your email address. It may take up to 1-5 minutes before you receive it.
The file will be sent to your Kindle account. It may takes up to 1-5 minutes before you received it.
Please note you need to add our email [email protected]
to approved e-mail addresses.
Заведующая Отделом проблем чтения Научного центра исследований истории книжной культуры Российской академии наук. Доктор педагогических наук, профессор. Заслуженный работник культуры РФ.
Заместитель Председателя Научного совета по проблемам чтения Российской академии образования. Вице-президент Русской ассоциации чтения. Член редакционного Совета журн. «Библиотековедение» (2000-2005гг); Член редакции журн. «Библиосфера» (Новосибирск); Член редакции журн. «Библиография»; Член редакционного совета журн. «Университетская книга»; Член редакционного совета журн. «Современная библиотека»; Член Ученого Совета по защите диссертаций МГУКИ; Член Ученого Совета по защите диссертаций Московской Государственной Академии Полиграфии; Член Ученого Совета Российской Книжной Палаты.
Один из ведущих отечественных библиотековедов. Ее теоретические работы во многом способствуют формированию профессионального мировоззрения современного мыслящего библиотекаря. Особо велик ее вклад в изучение истории читательских традиций России и определение особенностей современной читательской культуры.
Как преподаватель МГУКИ сформировала не одно поколение библиотекарей и исследователей ныне работающих в библиотеках разных регионов страны.
Член Совета Российской Библиотечной ассоциации (1999-2005 гг.), руководитель Круглого стола «Общение и профессиональная этика библиотекаря» (1999-2007 гг.)
Внесла неоценимый вклад в создание первой редакции «Кодекса профессиональной этики российского библиотекаря» (1999 г.), организовав при Российской библиотечной ассоциации Круглый стол «Общение и профессиональная этика библиотекаря».