Сенявская Е.С. Положение русских военнопленных в годы Первой мировой войны: очерк повседневной реальности // Вестник РУДН. Серия «История». 2013. № 1. C. 64-83.

Е.С. Сенявская

Положение русских военнопленных в годы Первой мировой войны:
очерк повседневной реальности

Первая мировая война буквально потрясла мировое общественное сознание, явилась психологическим стрессом для всей современной цивилизации, показав, что весь достигнутый людьми научный, технический, культурный и якобы нравственный прогресс не способен предотвратить мгновенное скатывание человечества к состоянию кровавого варварства и дикости. 1914 год открыл дорогу войнам новой эпохи, в которой проявилась «невиданная до тех пор массовая и изощренная жестокость и гекатомбы жертв» после «относительно благонравных» войн XVIII и XIX столетий, когда все еще сохраняли свою силу «традиции рыцарского благородства и воинского великодушия» ... «В кровавой бойне отныне были попраны все законы морали и нравственности, в том числе воинской. Людей травили газами, втихомолку подкравшись, топили суда и корабли из-под воды, топили и сами подводные лодки, а их экипажи, закупоренные в отсеках, живыми проваливались в морские бездны, людей убивали с воздуха и в воздухе, появились бронированные машины — танки, и тысячи людей были раздавлены их стальными гусеницами, словно люди эти и сами были не людьми, а гусеницами. Такого, да еще в массовом масштабе, не происходило в любых прежних войнах, даже самых истребительных» . Такова была повседневная реальность тех, кто оказался непосредственным участником Первой мировой. Реальность, в которой люди жили и погибали.

Небывалым по сравнению с войнами прежних эпох оказалось в Первую мировую войну и число военнопленных. В Русской армии потери пленными с августа 1914 по 31 декабря 1917 г. составили более 3,4 млн чел., то есть 74,9% всех боевых потерь, или 21,1% от общего числа мобилизованных . Из них 42,14% содержались на территории Германии, 59,9% — в Австро-Венгрии, менее 1% — в Болгарии и Турции.

Положение русских военнопленных Первой мировой войны (включая такие сюжеты, как правовые аспекты военного плена, политика своего и вражеского правительств по отношению к ним, деятельность общественных организаций по облегчению их участи, условия содержания и использование принудительного труда пленных, их контакты с местным населением, психологическое состояние оказавшихся за колючей проволокой, влияние плена на менталитет солдат и офицеров, и многие другие) стало особенно активно изучаться в нашей стране с середины 1990-х годов, чему посвящена обширная литература . Так, в монографии О.С. Нагорной «Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922)» подробно анализируются переживания «маленького человека» при столкновении с чужой социокультурной средой, лагерный быт, взаимоотношения внутри сообщества пленных, религиозные практики, стратегии выживания и выработка поведенческих моделей, формирование памяти о плене, и др.

В данном очерке, не претендующем на полноту освещения проблемы, будут затронуты лишь некоторые аспекты повседневности военного плена.

Начнем с того, что «представления русских солдат об условиях германского плена формировались задолго до попадания на фронт… Под влиянием предыдущего опыта и общественных настроений в солдатской среде сформировалось представление о плене как о лучшей доле и пути возможного избежания гибели: «Конечно, наш брат попадает в плен, чтобы только спасти свою жизнь, а присягу забыл. ...почти все, кто участвовал в японской войне и были в Японии в плену, они же в плену и теперь, и вот они пишут письма из плена домой, а дома его читает не только одна семья, но и целое село. Пошел воевать его сосед или знакомый — тоже попал в плен...» . По утверждению О.С. Нагорной, «немецкие протоколы допросов содержат признания солдат, что «отставные, бывшие в плену в японской войне, убеждали товарищей сдаваться»», а в переписке русского Главного Управления Генерального Штаба и Ставки, обеспокоенных высокой численностью попавших в плен русских солдат, «отмечалось, что практически с самого начала войны «в деревнях...новобранцев отпускают с советами: не драться до крови, а сдаваться, чтобы живыми остаться»» .

Влиял на настроения солдатских масс и довольно распространенный миф о «богатом житье» «культурных немцев». Так, в дневниках В. Арамилева приводится любопытный случай. «В наши окопы пробрался удравший из немецкого плена рядовой Василисков. Рассказывает о немцах с восторгом.

— Бяда, хорошо живут черти. Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло. Пишша — что тебе в ресторантах. У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка, вилка, нож. Во флягах дорогие вина. Выпьешь один глоток — кровь по жилам так и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один кофей да какаву. Кофий нальют в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит. Станешь пить какаву с сахаром — боишься, чтоб язык не проглотить.

— Сладко? — спрашивают заинтересованные солдаты.

— Страсть до чего сладко! — восклицает Василисков. И тут же добавляет:

— Игде нам супротив немцев сдюжать! Солдат у его сыт, обут, одет, вымыт, и думы у солдата хорошие. У нас что? Никакого порядка нету, народ только мают.

— Чего ж ты удрал от хорошей жизни? — шутят солдаты над Василисковым. — Служил бы немецкому царю. Вот дуралей!

Он недоуменно таращит глаза.

— Как же можно? Чать я семейный. Баба у меня в деревне, ребятишки, надел на три души имею. Какой это порядок, ежели каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в другое. Они — немцы — сюды, а мы — туды. Все перепутается, на десять лет не разберешь» .

Простоватый неграмотный крестьянин и не подозревал, что ему в плену «пускали пыль в глаза», угощали непривычными «деликатесами», а затем позволили сбежать к своим, чтобы использовать в качестве агитатора, деморализующего боевой дух сослуживцев. Так быт становился оружием «информационной войны», предваряя листовки более позднего времени с призывами к солдатам противника сдаваться и обещаниями сладкой и сытной жизни в плену.

С точки зрения военного руководства, плен воспринимался как позор, а пленные в большинстве своем — как предатели, изменившие долгу и присяге. В первую очередь это касалось добровольно сдавшихся в плен, каковыми считались бойцы, попавшие к противнику неранеными и не использовавшие средства в обороне . Но подозрения и клеймо потенциальных изменников ложились на всех оказавшихся в плену, что прямо или косвенно отражалось на их положении, оказании им материальной, продовольственной и иной помощи, организации переписки с Родиной, и, наконец, на морально-психологическом состоянии самих пленных.

Так, отмечая случаи массовой сдачи в плен нижних чинов русской армии (не только после нескольких лет сидения в окопах, что можно объяснить усталостью от затянувшейся войны и общим разложением армии, но уже осенью 1914 г.!), командование издавало многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду и расстреляны как «подлые трусы», «низкие тунеядцы», «безбожные изменники», «недостойные наши братья», «позорные сыны России», дошедшие до предательства родины, которых, «во славу той же родины надлежит уничтожать». Остальным же, «честным солдатам», приказывалось стрелять в спину убегающим с поля боя или пытающимся сдаться в плен: «Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою!» Особенно подчеркивалось, что о сдавшихся врагу будет немедленно сообщено по месту жительства, «чтобы знали родные о позорном их поступке, и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся была бы немедленно прекращена» . Генерал А.Н. Куропаткин заявлял, что «в военной среде сам по себе плен считается явлением позорным, … все случаи сдачи в плен подлежат расследованию после войны и наказанию в соответствии с законом» . В 1916 г. в Петрограде была выпущена специальная пропагандистская брошюра «Что ожидает добровольно сдавшегося в плен солдата и его семью. Беседа с нижними чинами», где разъяснялись те репрессивные меры, которые будут применены к «предателям Веры, Царя и Отечества» .

Другой мерой, призванной предотвратить добровольную сдачу в плен, стало широкое распространение сведений о нарушении противником норм международного права: о реализации в германской и австрийской армиях приказов не брать русских живыми в плен; о пытках и изощренных убийствах раненых, захваченных на поле боя; о лишениях и издевательствах, ожидающих пленного в лагере, и др. Материалы Чрезвычайной следственной комиссии публиковались и в тыловых, и в армейских газетах. Так, в газете «Наш вестник», издававшейся при Штабе Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта для бесплатной раздачи войскам, регулярно печатались заметки под красноречивыми и часто повторяющимися названиями: «В плену», «Германские неистовства», «Немецкие зверства», «Христиане ли немцы?», «Расстрел 5000 пленных», «В следственной комиссии о немецких зверствах», «В германском плену», «Казаки о сдающихся в плен», «Распятие казака», «Расстрел казаков», «Три беглеца» и т.п. Другие издания печатали похожие по содержанию материалы: «Выдающиеся зверства австрийцев», «Как немцы допрашивали пленных», «Германские зверства в русском окопе», «Варварское умерщвление раненых», «Отравление германцами русского пленного офицера», «Кровавая расправа с пленными», «Сожжение русских раненых офицеров и солдат», «Что такое немецкий плен», «Расстрел за отказ рыть окопы для немцев», «Смерть царствует в лагерях для военнопленных», «Под прикрытием русских пленных» и др. Впоследствии, уже в 1942 г., эти и другие материалы, собранные Чрезвычайной следственной комиссией, были изданы отдельной брошюрой «Документы о немецких зверствах 1914-1918 гг.» .

О характере этих публикаций можно судить по следующему фрагменту, в котором приводятся показания военнопленного лейтенанта австрийского пехотного полка, утверждавшего, что издевательство над русскими пленными в немецкой и австро-венгерской армиях было возведено в систему. «В конце апреля и в мае [1915 г. — Е.С. ], при отходе русских к реке Сан, ко мне неоднократно прибегали мои солдаты — чехи, поляки и русины — и с ужасом докладывали, что где-нибудь поблизости германские и часто австрийские солдаты-немцы занимаются истязанием русских пленных, замучивая их до смерти, — рассказывал он. — Сколько раз я обращался по указанному направлению и видел действительно ужасную картину. В разных местах валялись брошенные обезображенные и изуродованные трупы русских солдат. Находившиеся поблизости германские солдаты каждый раз мне объявляли, что они лишь исполняют приказания своих начальников. Когда я обращался к германским офицерам с вопросом, правда ли это, то они мне отвечали: «Так следует поступать с каждым русским пленным, и пока вы, австрийцы, не будете делать того же, вы не будете иметь никакого успеха. Только озверелые солдаты хорошо сражаются, но для этого наши солдаты должны упражняться в жестокости на русских пленных, которые, как изменники своей Родины и добровольно сдавшиеся в плен, ничего, кроме пытки, не заслуживают» .

Обобщая полученную из самых разных источников информацию, газеты гневно писали: «Зверски жестокое отношение к забираемым германцами пленным и раненым, в полноте проявляется уже с первого момента взятия их в плен, на полях сражений. Сдавшихся жестоко истязают, часто до смерти, раненых добивают прикладами и штыками. Многие очевидцы-офицеры показывают, что при них расстреливали из пулеметов группу забранных в плен казаков» .

Разумеется, подобные публикации, как и факты жестокости неприятеля, с которыми военнослужащим приходилось сталкиваться лично или узнавать «из первых рук» от свидетелей и очевидцев, вызывали обоснованный страх перед возможностью попасть в плен и подвергнуться мучениям и издевательствам. Не случайно, в немецких письмах, дневниках и записных книжках наряду с упоминаниями о пленении русских солдат («…этот трусливый народ (русская пехота) при более сильном напоре с нашей стороны бросал оружие и сейчас же сдавался в плен») встречаются и примеры иного рода: «Один русский офицер застрелился, чтобы не быть взятым в плен» .

21 августа 1914 г. командир 33 эрзац-батальона капитан фон Бессер пишет о боях в Восточной Пруссии: «Мои люди были настолько озлоблены, что они не давали пощады, ибо русские нередко показывают вид, что сдаются, они поднимают руки кверху, а если приблизишься к ним, они опять поднимают ружья и стреляют, а в результате большие потери» . В ответе его жены от 11 сентября 1914 г. мы находим следующий отклик, отражающий настроения в тылу Германии по отношению к пленным: «Ты совершенно прав, что не допускаешь никакого снисхождения, к чему? Война — это война, и какую громадную сумму денег требует содержание в плену способных к военной службе людей! И жрать ведь тоже хочет эта шайка! Нет, это слишком великодушно, и если русские допускали такие ужасные гнусности, какие ты видел, то нужно этих скотов делать безвредными! Внуши это также своим подчиненным» .

Тем не менее, массовость плена стала реальностью мировой войны, а специфический опыт пребывания и выживания «за колючей проволокой» — уделом свыше 3,4 млн русских пленных.

Об условиях пребывания в плену — как на стадии этапирования, так и в пунктах временного и постоянного содержания - подробно рассказывали беглецы, чьи свидетельства фиксировались в опросных листах, собранных, в частности, разведотделениями при штабах командующих фронтами.

Так, в опросе бежавшего из плена рядового 324-го пехотного Клязьминского полка Григория Кузнецова от 6 июля 1915 г. сообщалось: «Кормили нас в дороге плохо и мало, давали 1 котелок кофе на двух и по 1/2 фунта хлеба, хлеб плохой из гречневой и кукурузной муки… Австрийские конвоиры обращались с нами хорошо. Германские солдаты отбирали одежду, особенно сапоги; у меня они отобрали часы… Конвойные русины продавали нам хлеб по 50 коп. фунт…» .

Подпрапорщик 12-й роты Сибирского полка А. Денисов и младший унтер-офицер Иван Банифатьев рассказывали о том, как их гнали в составе колонны военнопленных к границе, а затем везли по железной дороге в Германию: «Из Брезин повели нас почти раздетых, без сапог и шинелей к границе. Многие из нас были раненые, больные. Шли мы 6 дней. Нас не кормили. Подведут к яме с картошкой или свеклой и кричат: «Ешьте, русские свиньи».

Раненые, истекая кровью, шли версты две. Хотя мы друг друга всю дорогу и поддерживали, но, выбившись из сил, отставали и падали. Отсталых немцы всех убивали. До границы нас не дошло и половины. Здесь посадили нас в грязные вагоны. В каждый вагон набили человек по 80-90. Везли нас с запертыми дверями. Окошек не было. Духота — невыносимая. От истощения и тесноты некоторые умирали. Мы их клали к стенке вагона. Стон, крики раненых и больных наводили на всех ужас. При виде всех этих страданий некоторые из нас были близки к сумасшествию. Я, говорит Денисов, несколько раз плакал. В Берлине наши вагоны открыли. Мертвых из вагонов мы вынесли. Нам дали супу и по небольшому куску хлеба; хлеб был с соломою, но мы были готовы есть и камни…»

Бежавшие из плена рядовые 231-го Дрогичинского полка Иван Вербило и Роман Черепаха 4 июля 1915 г. показали, что их использовали на строительстве военно-фортификационных сооружений: «В Ярославе [пленных] разбили по партиям, заставили рыть окопы, кто не хотел работать или говорил, что болен, того доктор германский осматривал и, если находил здоровым, ему давали по 15 палок… Позиция, которую мы рыли, тянется от Ярослава через Радымно к Перемышлю. Стали мы думать, как бы удрать из плена, так как считали позором рыть укрепления против своих и вообще тяжело было в плену во всех отношениях. … Место ночлега было обнесено высоким проволочным забором… Обращались конвойные германские и австрийские с нами плохо: бьют и ругают. Пища была очень плоха. Ячневый суп без мяса и навара, один фунт хлеба очень плохого с мякиной и два стакана чая в день. На счет пищи конвойные германцы лучше, германец даром скорее даст нашему голодному пленному кусок хлеба; австриец, какой бы нации ни был, норовит продать и взять за полфунта рубль» .

Рядовой 6-й роты Л.гв. Семеновского полка Василий Кузнецов рассказывал: «…В Сувалках пленные производили работы. Я лично работал по хозяйству и по погрузке на железной дороге, но мне известно, что наши пленные в районе Сувалок рыли окопы даже под огнем русской артиллерии, причем трое были убиты… С пленными русскими немцы обращаются очень плохо. Бьют палками, почти не кормят. Для солдат из евреев делают исключение и назначают старшими на работы…»

Нижние чины фельдфебель 206-го Сальянского пехотного полка Иван Лаврентьев Аношенков и старший унтер-офицер 74-го Ставропольского полка Захарий Иванов Жученок, вместе бежавшие из плена, сообщили: «…В плену кормят очень плохо, бывает поэтому много краж нашими пленными. При погрузке провианта двух наших пленных нижних чинов расстреляли в Раве-Русской за то, что взяли одну бутылку вина и несколько хлебов. Обращение жестокое вообще…» И. Анашенок дополнил: «…Работали мы в Белжеце по разгрузке разных вещей — провианта и фуража, но я, как фельдфебель, не работал». Подтвердил это и З. Жученок: «…Я, как старший унтер-офицер, не работал и оставался в палатке и познакомился с фельдфебелем Аношенок, и мы решили бежать из тяжелого плена» .

Часть таких показаний включалась в распространяемые в войсках воззвания, предупреждавшие от сдачи в плен , и публиковалась в газетах. Так, 2 июля 1915 г. газета «Наш Вестник» на первой странице писала: «Каждый день являются из Германии наши пленные, которым удалось пробраться через границу после долгих дней скитаний и голодовок.

Рассказы их полны ужасов. Нет границ мучениям и издевательствам, выпадающим на долю несчастных, которых судьба заставила попасть в плен.

Беспрерывная голодовка, позорные работы по вывозу нечистот, побои, суровые зверские наказания за неуспешные вследствие отощания работы; отсутствие ухода за ранеными и больными - вот чем заполнены рассказы тех молодцев, которым удалось пробраться ценою страшных лишений и риска,

И безмерная злоба мучителей, которые, как звери, наслаждаются страданиями безоружных и беззащитных наших солдат.

Вот какими словами заканчивает свой рассказ один из бежавших через Швейцарию: «Не дай Бог, братцы, никому попасть в такое адское мучение. Заболеешь от голода на работе, так для лечения получишь несколько толчков прикладом: несколько наших солдат от такого мучения плакали. И не мало зарыли в сырую землю. Многие не могли вынести такого мучения неприятельского. И пусть меня Бог накажет, если это я неправду говорю…»

…Подобное отношение к военнопленным является лучшей характеристикой нашего врага, который в бессильной злобе, видя неминуемый свой позор, вымещает его на беззащитных пленниках» .

В другом номере, за 9 июля 1915 г., «Наш вестник» приводит рассказ трех беглецов, бежавших из немецкого плена в Голландию, перепечатанный из «Петроградского курьера», Роттердамский корреспондент которого встречался с ними в Русском Генеральном консульстве. Ефрейтор 141-го Можайского полка Иосиф Филобоков и старший фейерверкер 5-й батареи 36-й артиллерийской бригады Иван Матовых попали в плен в самом начале войны, в середине августа 1914 г. в Пруссии, и провели в плену 9 месяцев. Их товарищ доброволец 163-го Ленкоранско-Котенбургского полка Владимир Тимченко попал в плен 2 декабря 1915 г. и пробыл в неволе 5,5 месяцев. Из их показаний можно составить достаточно полное представление о дневном рационе русских военнопленных нижних чинов: «Свое пребывание в этом плену все они в один голос описывают самыми мрачными красками. Пища давалась им в крайне недостаточном количестве. В последнее время, например, хлебный паек был уменьшен до 100 грамм или 1/4 фунта на человека в день. Утром отпускалось кофе по две чашки. То же самое вечером. Иногда вечерний кофе заменялся подсоленною водою с какой-то приправой. Обед все время неизменно состоял из одного блюда: болтушки из неочищенного картофеля с примесью за последнее время (после жалоб!) кукурузной муки. И это все!»

В рассказе присутствует описание самого лагеря и условий содержания в нем, отношения к пленным со стороны лагерной администрации и охраны, использование их на принудительных работах:

«Обращение с пленными возмутительное. Ругают, бьют и увечат их походя, за всякие пустяки. Все караульные лагеря повинны в этом, но особенно встретившиеся нам беглецы жаловались на унтер-офицеров и фельдфебелей: «Собаки цепные, а не люди!» …

Лагери, по описанию беглецов, ниже всякой критики. Сделаны из досок, протекают, зимой тепла не держат. Мебели в них никакой. Вместо постели - солома на полу. Поэтому в бараках грязно, душно и «вшиво».

Благодаря недостатку пищи и антигигиеничности бараков, а также отсутствию бань, среди пленных, можно сказать, свирепствуют всевозможные болезни. Процент смертности там необыкновенно велик. Медицинская помощь дается не всегда, ибо администрация подозревает всех заболевающих в симуляции.

Все вышеприведенные сведения не являлись новостью. Подобные жалобы мы слышали уже не раз от беглецов из другого лагеря. Недостаток пищи, дурное обращение, грязь, болезни — все эти прелести свойственны и другим немецким лагерям. Но последние беглецы жаловались еще на изнурение их тяжелыми работами, это было уже для нас новостью. По их словам, немцы пользуются пленными исключительно для самых тяжелых работ. При постройке, например, железных дорог их заставляют носить бревна, шпалы и др. тяжести, копать канавы и пр.

Обязывают работать всех. Когда, например, унтер-офицеры заявили, что они по русскому воинскому уставу не должны употребляться на работы, им ответили, что они не в России, а в Германии, и что здесь все равны, и рядовые, и унтер-офицеры, и фельдфебели, и подпрапорщики, и все должны работать.

Обязывают немцы пленных работать даже в большие православные праздники. Так, работы производились пленными в Вербное Воскресенье. На Пасху для отдыха был дан всего один день.

Сами пленные, собственно, против работ ничего не имели бы. Они даже предпочитают работать. Но беда в том, что даваемая им пища не соответствует спрашиваемому с них труду. Затем их возмущает то, что их употребляют на работы, связанные с обороной Германии: проведение стратегических дорог, постройка фабрик для изготовления воинских принадлежностей и пр.» .

11 июля 1915 г. «Наш вестник» публикует рассказ еще двух беглецов — младшего медицинского фельдшера 314-го полевого подвижного госпиталя Ивана Еленского и стрелка 39-го Сибирского полка Нила Семенова, подробно описавших свое пребывание в лагере военнопленных и особенности распорядка в нем: «…Пленные помещались в конюшне квартировавшего там до войны кавалерийского полка. В каждом стойле было размещено по 6 человек, что создавало невероятную тесноту. Вскоре же появились разные заболевания. В первое время пленным давали три фунта хлеба на два дня, но это продолжалось не более двух месяцев, после чего те же три фунта давали на пять дней, а иногда не выдавали по несколько дней. На завтрак и ужин пленным отпускался черный кофе, горький, не больше одного стакана на каждого, а обед состоял из жидкой похлебки в очень недостаточном количестве. Положение ухудшалось тем, что немцы никому не разрешали иметь деньги и с первого же дня отняли не только все деньги и ценные вещи, как-то: часы, кольца и проч., но даже сняли со всех шинели и сапоги, выдав взамен их деревянные башмаки, которые были невероятно тяжелы и терли ноги.

В качестве охраны к ним были приставлены ландштурмисты, почти все сплошь пожилые люди. Эти солдаты были страшно грубы и жестоки.

Когда появились среди пленных больные, то никакой медицинской помощи им не оказывали; немцы не верили в их болезни, подозревали притворство и отправляли к врачу лишь тогда, когда больной в изнеможении падал на работе или был уже близок к смерти в вонючей конюшне. Кроме этих доказательств болезни, немцы ни во что не верили. При заявлении пленного о недомогании его обыкновенно били тесаками и прикладами, после чего гнали на работу. Много таких больных умерло прямо на работе.

Курить пленным не разрешали под страхом жестокого наказания. В течение первых нескольких недель плена им запрещено было говорить что-либо между собой, что явилось непосильной тягостью для несчастных, лишенных даже этого утешения.

…Несмотря на тесноту и грязь в помещении и сопряженную с этим нечистоплотность пленных, немцы ни в коем случае не позволяли им помыться, мотивируя это тем, что русские - свиньи и в этом не нуждаются...» .

Описывая условия труда военнопленных на принудительных работах, беглецы рассказали, что 24 ноября 1914 г. их отправили на сооружение каналов для электрической станции в местечке Брансберг. Всего было отправлено около 500 человек, причем им пообещали плату и улучшение пищи, но обманули: условия были ужасны, пленным не выдали никакой одежды, не вернули даже шинелей, люди «работали по колено в ледяной воде, а после работы не могли даже высушить одежду». Причем, «работали по 12 часов в сутки, без исключения, без различия звания» .

В таких невыносимых условиях, ставивших людей на грань выживания, многие пленные задумывались о побеге, а некоторые осуществляли и реальные попытки бежать: «В первый день Пасхи с работ убежали 10 человек пленных, воспользовавшись прорезанным ножами в стене барака отверстием. Тотчас же, среди глубокой ночи, всех пленных собрали на поверку: немцы бесновались и кричали, старались выместить свою неистовую злобу на оставшихся; целый взвод немецких солдат бросился вдоль речки в погоню за бежавшими, но поиски их успеха не имели. Пленные уже втайне радовались, что хоть некоторым их товарищам удалось выбраться из этого ада, но вышло иначе. На рассвете беглецов настигли, восемь человек поймали, а остальные два скрылись… Пойманных же подвергли предварительно истязаниям, после чего двое опасно заболели и, кажется, на другой же день умерли, а остальных отправили под сильным конвоем в Данциг. О постигшей их участи пленные ничего не узнали… Сразу же после этого происшествия режим еще больше ухудшился. Пленным запрещено было иметь даже перочинные ножи, произвели у них поголовный обыск и пригрозили немедленным расстрелом, если у кого-нибудь будет обнаружен нож или другой острый предмет… После этого случая пленных буквально морили голодом…» .

На основе показаний пленных, бежавших из разных лагерей Германии и Австро-Венгрии, а также других источников, в том числе сообщений представителей Красного Креста, делались выводы и обобщения о повсеместном нарушении противником норм международного права в отношении военнопленных и чудовищных условиях их содержания: «Полученные за последнее время совершенно достоверные сведения о положении в Германии наших военнопленных офицеров и нижних чинов дают следующую безотрадно тяжелую картину тех исключительно чрезвычайно тяжелых условий жизни, которые созданы немцами для попавших во власть к ним русских пленных…» .

Особо отмечалось нарушение международных конвенций по отношению к пленным офицерам, лишенным не то что привычного, но хотя бы минимального комфорта: «Перевозка военнопленных офицеров, включительно до старших начальников, производится обычно в неосвещенных вагонах, нередко загаженных скотиною, — по 40 человек в одном вагоне. При этом сидеть приходится прямо на грязном полу, где офицеры вынуждены и спать при переездах, длящихся несколько суток.

Кормят в дороге пленных почему-то большею частью ночью, давая отвратительную сальную бурду, без хлеба, от которой с многими делается рвота. Вода отпускается в крайне ограниченном количестве и то сырая, кипятку же не дают совсем. Покупать что-либо в пути запрещается совершенно.

Обращение конвойных и их начальства с пленными всех чинов и званий неизменно является варварски грубым и жестоком. Так, с полкового священника конвойные сорвали однажды крест и топтали его ногами, раненого офицера били по изувеченной ноге.

В пунктах постоянного квартирования русских военнопленных офицеры размещаются в грязных казармах, по 15-18 человек в небольшой комнате, снабженной двумя ярусами нар. Зачастую офицеры помещаются даже в конюшнях и сараях. Два пленных генерала водворены в тесной унтер-офицерской коморке.

Составленными из офицерских чинов сводными ротами, в состав коих входят и генералы, командуют немецкие нижние чины, проявляя во всем самое грубое отношение к своим несчастным подчиненным. Два раза в день военнопленным офицерам и нижним чинам делаются переклички, производимые каждый раз на дворе, даже в дождливую и холодную погоду, несмотря на то, что громадное большинство пленных одето в одни только легкие защитные рубашки.

Офицеров и генералов постоянно подвергают оскорбительным по форме обыскам и, вообще, создают им в концентрационных лагерях самые невозможные условия повседневного режима.

Питание офицеров, крайне неудовлетворительное по качеству, является более чем скудным. Среди пленных развивается страшное малокровие, а помещение значительной части их в темных, сырых и зловонных подземных казематах вызывает тяжкие ревматические заболевания» .

При этом в документе подчеркивались крайне суровые условия содержания в плену русских солдат и приводились примеры «дисциплинарного воздействия» на них со стороны немецких властей: «Нашим пленным нижним чинам приходится в Германии особенно тяжко. В пищу им отпускается по полфунта самого плохого хлеба в день, два раза в неделю дается по небольшому куску мяса, а в остальные дни только одна подболтка. Пленных солдат наряжают на всевозможные тяжелые работы, подвергая страшно суровым наказаниям. Так, например, за мельчайшие проступки привязывают на несколько часов к дереву или заставляют бегать до изнеможения с мешком, полным песку, за спиной, который больно колотит по спине во время бега. Нижних чинов бьют палками, нагайками, прикладами — за малейшую оплошность.

Один нижний чин, написавший в письме домой, что он получает в пищу по полфунта хлеба в день и два раза в неделю мяса, — как то есть и на самом деле, был присужден на два года в тюрьму за клевету.

На почве недоедания, при усиленной тяжелой работе и отсутствии всякой медицинской помощи, среди нижних чинов развивается большая смертность. Весьма часты и случаи самоубийств; так, недавно нижний чин зарезался коробкой из-под сардинок.

Сношение пленных разных лагерей между собой совершенно запрещено» .

Следует учесть, что ни одна из воюющих сторон «не была готова к размещению такого количества пленных солдат и офицеров противника и их обеспечению в условиях затянувшегося противостояния» . При этом «в ходе войны стремление укрепить моральный дух собственного населения и повлиять на мнение нейтральных стран, измерявших цивилизованность воюющего государства по уровню смертности в лагерях военнопленных, обусловило желание всех сторон занизить или скрыть численность сдавшихся в плен собственных солдат, а также заболевших и умерших военнопленных противника» .

Несоответствие условий содержания санитарным нормам, голод и эпидемии, а также многочисленные нарушения положений международного права стали причиной высокой смертности в лагерях. По мнению отечественных исследователей, уровень смертности среди русских военнопленных составил 7,3%, а в целом в лагерях Центральных держав погибло 190 тыс. чел., из них около 100 тыс. — в Германии . При этом смертность среди выходцев из Российской Империи в два раза превышала соответствующие показатели пленных западноевропейских национальностей . Согласно неполной немецкой статистике, 91,2% смертных случаев были вызваны болезнями (из них 39,8% по летальному исходу занимал туберкулез, 19% — пневмония и 5,5% — сыпной тиф, 31% — «прочие болезни», в которые, очевидно, входили такие «типично лагерные заболевания» как дизентерия, холера и истощение от голода), 8,2% — ранениями и 0,6% — самоубийствами .

Из Центрального Комитета Российского Общества Красного Креста в конце августа 1916 г. сообщали: «В Комитете получены сведения, что наши военнопленные в Германии и Австро-Венгрии в значительно большом числе умирают от туберкулеза и что вообще зараза этой болезнью, принимая там на почве недоедания угрожающие размеры, может послужить очагом распространения этой болезни и в России при возвращении наших пленных. Ввиду этого необходимо кроме усиления продовольствования наших военнопленных посылками съестных припасов соглашение с Германией и Австро-Венгрией об эвакуации туберкулезных больных в нейтральные страны» .

Поднимался вопрос об обмене военнопленными-инвалидами (о взаимном возврате их на родину), о переводе больных и раненных военнопленных в нейтральные страны и их интернировании до конца войны . Соответствующие соглашения были подписаны между несколькими воюющими державами, обмен осуществлялся при посредничестве «Красного креста» и Ватикана. Однако в России решение данного вопроса тормозилось на уровне межведомственных согласований, о чем, в частности, свидетельствует секретная переписка между директором Второго департамента МИД России А.К. Бентковским и руководством Генерального штаба в феврале 1915 г. «Если с одной стороны, — писал Бентковский, — удаление наших военнопленных из Германии может благоприятным образом отразиться на условиях их проживания, то с другой стороны, освобождение германского правительства от обязанности продовольствовать довольно крупное по числу своему количество военнопленных может в некоторой степени хотя бы на некоторое время улучшить его положение в отношении обеспечения народонаселения Германии питательными средствами, что с нашей военной точки зрения, несомненно, представляется крайне нежелательным» . Главное Управление Генерального Штаба в лице генерал-майора Леонтьева выразило полное согласие с данным мнением, хотя, безусловно, понимало, что голод и изнурительный труд для раненных и тяжелобольных людей равносилен смертному приговору. Но «политическая и военная целесообразность» оказалась для высоких чиновников важнее гуманитарных соображений и облегчения участи попавших в плен соотечественников.

Препятствия чинились даже общественным благотворительным инициативам по организации помощи пленным, сбору денег и отсылке продовольствия. Так, М.А. Алексеев призывал запретить публикацию в газетах объявлений о сборах, мотивируя это тем, что «пленные находятся в условиях жизни более сносных, чем защитники Родины на фронте, которые ежеминутно подвергаются смертельной опасности», и если сведения о голоде и жестоком обращении с пленными в лагерях до сих пор останавливали массовый переход к врагу, то сообщения о сборе денег и организации помощи могли настроить «малодушных, не усвоивших понятия долга, на сдачу», и, кроме того, собранные средства сократили бы «затраты немцев на содержание наших пленных» и позволили направить высвободившиеся ресурсы на ведение войны.

В результате такого подхода помощь военнопленным из России была организована поздно и оказалась малоэффективной, а германские власти широко использовали в своих целях трагическое положение русских пленных, развернув в их среде пропаганду о том, что они брошены на произвол судьбы, подрывая тем самым и их моральный дух, и авторитет царского правительства.

Еще в апреле 1915 г. Русский посол в Париже сообщал, что в ряде лагерей «солдаты умирают с голода, посылка денег нецелесообразна, так как покупать съестные припасы солдатам запрещено» . Но на запрос начальника Генерального штаба о необходимости посылки пленным продовольствия, император Николай II ответил отказом, мотивируя его «невозможностью проверить, что хлеб действительно будет доставлен по назначению, а не будет использован для продовольствия германских войск» . 29 июля 1915 г. начальник Генерального штаба направил начальнику Главного управления почт и телеграфов секретное письмо за № 1067 о запрете на пересылку сухарей в посылках для военнопленных . Впрочем, через некоторое время этот запрет был снят.

Среди русского населения распространялись слухи о том, что посылавшиеся русским военнопленным посылки расхищались в Германии и Австро-Венгрии или конфисковывались по решению правительств этих стран. О пропаже посылок весьма эмоционально писала столичная и провинциальная пресса. В результате многие родственники и близкие знакомые военнопленных, а также некоторые общественные организации воздерживались от отправки им съестных припасов . Между тем, многие посылки пропадали еще в пути, так и не достигнув границ Германии и Австро-Венгрии. Об этом 10 ноября 1915 г. в Московский комитет Красного Креста написал генерал-майор Иванченко: «Сын мой, капитан артиллерии, будучи искалеченным, еще в августе прошлого года попал в плен и теперь находится в лагере… Судя по тому, что пишут об участи наших военнопленных, этот лагерь надо признать исключительным. Из самых верных источников я знаю, что комендант у них прекрасный честный старик, очень заботящийся о возможном улучшении их участи, обращение корректное, за заболевшими уход прекрасный, но они голодают потому, что везде недостача продуктов, и вся надежда на нашу помощь, а из нее выходит вот что: сын пишет: «М-м В… (Из Москвы) выслала мужу 14 посылок (непосредственно почтой) и мне 4. Ни одна не получена. Посылки приходят к нам с русскими печатями, с немецкой аккуратностью вскрываются в нашем присутствии и, в большинстве, оказываются обокраденными. «Ищи злодеев у себя» …»

Унтер-офицер И.И. Чернецов попал в плен в 1915 г. Последнее письмо с фронта, полученное от него родными, датировано 15 января, первая открытка из плена — 15 июня 1915 г. Содержался он в лагере военнопленных в Германии, в городе Вормс. Письма из плена, вернее, открытки на стандартном бланке Красного Креста, разрешалось посылать 6 раз в месяц. Содержание большинства этих открыток в 10 строк у И.И. Чернецова стандартное: «Жив, здоров, спасибо за посылку...» А далее обычно следует перечисление ее содержимого, - вероятно, для того, чтобы убедиться, что по дороге ничего не пропало. И лишь 19 февраля по старому стилю (4 марта по новому стилю) 1917 г., в пасхальном поздравлении к родным, его сдержанность и прагматичность уступает место чувствам: «Христос Воскресе! Милые и дорогие Лиза, Алексей Иванович и Бобочка! Поздравляю вас с великим праздником и от всей души желаю встретить и провести его в полном здоровье и душевном спокойствии. Мысленно находясь со всеми вами, я постоянно связан невидимыми духовными нитями, соединяющими нас, и пусть хоть это сознание будет вам и мне утешением в этот великий день. Посылки 10 и 11 получил 15 и 17 февраля. Сердечно благодарю за все. Поздравьте с праздником всех родных. Целую, любящий брат Ваня» . На всех открытках из плена указан обратный адрес: «Для военнопленного. Унтер. Оф. Чернецов Иван. Бат. III, рота 15, N 1007. Германия, город Вормс (Worms)». Следует отметить, что сестра И.И. Чернецова Е.И. Огнева состояла в переписке не только с братом, но и с другими военнопленными из этого лагеря, его однополчанами, посылала им посылки и получала через них известия о брате, в свою очередь, передавая весточки от своих корреспондентов их семьям.

Возможность поддерживать связь с домом, с родными, подать им весточку, сообщить о себе, успокоить близких людей, находящихся в постоянной тревоге об их судьбе, являлась самой острой потребностью для пленных . Главной темой писем были хозяйственные и семейные дела оставшихся дома близких, а основным стимулом, поддерживавшим волю людей к жизни, — стремление вернуться на Родину . Между тем, жесткая цензура и тщательная проверка писем и посылок приводила к значительным задержкам из России почтовых отправлений военнопленным, для которых они являлись вопросами физического и морального выживания, а репрессии германских властей в форме отмены корреспонденции приводили к потере интереса к действительности: «люди падали духом, ходили как тучи и ни о чем не хотели слышать» . Возобновление контактов с Родиной мгновенно улучшало моральное состояние пленных, выводило их из депрессии.

Процесс приспособления солдат и офицеров к ситуации плена проявлялся в широком спектре поведенческих моделей — от пассивного принятия навязанных реалий и бегства от действительности, разных форм сотрудничества с немецкими властями и лагерной администрацией, до скрытого и открытого сопротивления, включая стихийные и организованные выступления. Заключенные лагерей ревностно следили за развитием положения на фронтах, бурно обсуждали политические события в России. В целях самооправдания (в противовес распространенным на Родине подозрениям пленных в предательстве) свое пребывание в плену они пытались представить в свете мученического ореола, а то и внести элемент героизации, включая в самопрезентации отказ от работы на врага или неудачную попытку побега . Один из молодых офицеров характеризовал свои переживания за колючей проволокой как процесс социального взросления: «Из слабого мальчика я превратился в обросшего бородой мужчину, много пережил горя и лишений, но тяжелые испытания укрепили меня, теперь уже не страшно смотреть вперед» .

В целом, следует отметить, что опыт плена был для каждого столь же индивидуален, как и собственно фронтовой опыт. Кому-то везло больше, кому-то меньше. У офицеров было больше шансов на выживание, чем у нижних чинов, у здоровых — больше, чем у раненых и больных, у владевших каким-либо ремеслом — больше, чем у тех, кто его не знал, у образованных — больше, чем у неграмотных, и т.д. Условия, в которых содержались военнопленные, зависели не только от общегосударственной политики, экономических причин, постоянном нагнетании в обществе «образа врага», вызывавшего у разных слоев населения рост ненависти к пленным, но и просто от «человеческого фактора»: злоупотребление полномочиями, неконтролируемый произвол в лагерях и рабочих командах исходили, чаще всего, от местного начальства. «В отдельном лагере уровень насилия зависел, прежде всего, от коменданта, которому принадлежало не только право определять дисциплинарный режим, но и принимать окончательные решения о реализации наказаний в конкретных случаях»

Молодой немецкий солдат Тео Петер (Theo Peter) всего через неделю после призыва в армию был застигнут врасплох французской разведкой, 14 августа 1914 года он попал в плен в небольшой деревеньке в Вогезах (Франция). За 2,5 года нахождения в плену у французов трудился на различных сельских работах, побывал с рабочими командами на Корсике, в Тунисе и Алжире. Как следует из его писем, за непослушание и невыполнение заданий пленных наказывали розгами, лишали питания.

Якоб Гёбель (Jakob Höbel) из Мюнхена оказался во французском плену в октябре 1914 года. Лагерь, в котором он находился, попал в поле зрения Красного Креста, видимо поэтому туда доходили посылки с продуктами из дома. Но доходили они в таком неприглядном виде, что есть продукты было опасно. Солдат наказывали железными прутьями, в результате Гёбель вернулся домой с повреждёнными почками и мочевым пузырём. Зато за время плена он выучил французский язык и, как утверждает его сын Ойген Гёбель (Eugen Höbel), стал настоящим франколюбом.

«Страшнее всего было в русских лагерях»

Наиболее тяжёлым, по мнению современников, было положение немецких военнопленных в русских лагерях, особенно во вторую половину войны. По данным санитарного обследования в русских лагерях, приведённых в книге «Front und Heimat. Ländliche Kriegserfahrungen im südlichen Bayern» немецкого историка Беньямина Цимана (Benjamin Ziemann), из 168 104 немецких пленных в русских лагерях погибло почти 40%. В то же время из 2,1 млн. солдат и офицеров Австро-Венгрии, попавших в русский плен, домой вернулись 75%.

Но и положение русских в немецком плену было не лучше. В отчёте Чрезвычайной следственной комиссии от июня 1915 года приведены страшные свидетельства. Вот одно из них: «При исполнении полевых работ пленных при помощи особых приспособлений по 14−16 человек запрягали в плуги и бороны, и они целыми днями, заменяя рабочий скот, вспахивали и уравнивали поля. Рядовой 99-го Ивангородского полка Пётр Лопухов со слезами на глазах рассказывал, как его вместе с другими пленными запрягли в плуг, а шедший за плугом немец подгонял их длинным ременным бичом…».

Как бы там ни было, данные Красного Креста показывают, что положение военнопленных Первой мировой войны всё же было значительно лучше, чем положение военнопленных в годы Второй мировой войны.

По данным современных исследований, во время Первой мировой войны в плену оказалось, по меньшей мере, около 7 миллионов солдат и офицеров всех воюющих армий, это около 10% мобилизованных. В лагерях для военнопленных стран Антанты, по разным данным, находилось не менее миллиона немецких солдат и офицеров. Данные о немцах в русских лагерях мы уже дали выше. Во Франции попали в плен 424 000 немцев, в английских лагерях находились 328 000 немецких военнослужащих.

Немецкие источники говорят, что в Германии находились 1 434 529 пленных из России. В то же время последние исследования российских историков свидетельствуют, что с августа 1914 до конца 1917 года количество военнопленных из русской армии составило 3 638 271 человек. Это 74,9% всех боевых потерь, или 21,2% от общего числа мобилизованных.

По месту нахождения русские пленные распределялись следующим образом: в Германии – 42,14%; в Австро-Венгрии – 59,9%; в Болгарии – 0,32%; в Турции – 0,55%.

Принцип взаимности

Большинство вопросов, касающихся положения такого огромного контингента военнопленных, можно было решать только на условиях взаимных уступок. Для этого в начале января 1915 года в Москве было учреждено Московское отделение Особого комитета Российского общества Красного Креста, ставившее своей задачей выполнение ряда функций по «устроению вражеских военнопленных» в России. Весной того же года в Стокгольме состоялся обмен мнениями между представителями этого комитета и Германского общества Красного Креста (Deutsches Rotes Kreuz) относительно помощи военнопленным на «началах взаимности».

Посетивший Россию с миссией инспектирования пленных представитель Датского Красного Креста отмечал, что хуже всего в России обстоит дело с получением информации и коммуникацией. На просьбы зарубежных представительств разрешить военнопленным вести переписку на родных языках российские власти реагировали медленно. Главенствующим при этом был всё тот же принцип взаимности: вражеские страны тоже должны были уделять должное внимание вопросам корреспонденции находящихся у них в плену русских воинов.

В утверждённых в июне 1916 года командующим войсками Казанского военного округа «Правилах содержания военнопленных офицеров» и «Правилах содержания военнопленных нижних чинов» указывалось на «возможность отправлять письма: а) по адресу внутри России (обязательно на русском языке) и б) на родину (на французском, английском, итальянском, немецком, датском, румынском, венгерском, турецком и славянских языках)». При этом все военнопленные (за исключением чинов турецкой армии) имели право отправить до 2 писем и до 4 открыток в месяц.

Российское общество и помощь военнопленным

К лету 1915 года о Московском отделении Особого комитета Российского общества Красного Креста стало известно не только в России, но и за рубежом.

В него стали поступать сотни тысяч обращений из лагерей Германии и Австро-Венгрии, а также от родственников военнопленных из разных городов и местечек европейской части России, Средней Азии и Сибири.

Сообщения были примерно следующего характера.

Телеграмма Томского городского комитета от 8 марта 1915 года (по старому стилю): «Возможно или нет через вас отправить пищевые продукты, в частности, сухари, русскому комитету в Стокгольме для русских военнопленных, находящихся в Германии. Если эта помощь нашим войскам осуществима без риска конфискации продуктов германским правительством, население Тюмени и уезда горячо откликнется на ваш призыв. Телеграфируйте ответ».

В русском обществе существовали разные мнения насчёт помощи военнопленным.

Вот две основные позиции против помощи из России:

1. Материальное содержание русских военнопленных должно производится из экономических ресурсов страны противника, ибо любая, даже самая незначительная материальная помощь военнопленным, поступившая из России, лишь усиливает экономические ресурсы Германии и облегчает ей ведение войны.

2. Ассигнования на улучшение быта военнопленных очень рискованны, так как «могут вызвать у слабонервных элементов нашей армии представления, что государство снисходительно относится к таким нежелательным явлениям, как сдача в плен здоровых солдат…».

Тем не менее на совещании Московской городской думы и комиссии гласных представителей городской думы от 10 июня 1915 года постановили:

«…ассигновать в распоряжение состоящего при Московском городском управлении Комитета помощи военнопленным и застигнутым войной за границей пятьсот тысяч рублей на развитие его деятельности по облегчению положения русских военнопленных… Просить городского голову обратить внимание военного министра, председателя Гос. думы, а равно и других должностных лиц на необходимость улучшения русских военнопленных…».

С 31 октября по 1 ноября 1915 года в Москве прошёл сбор средств под лозунгом «Москва – русским военнопленным». Собрали около 100 000 рублей. Отметим: в 1915 году килограмм хлеба стоил 5−6 копеек, говядина и баранина – примерно по 25 копеек за килограмм. Гусь стоил 85 копеек, утка – 40, курица – 30, куропатка – 15.

Положение в Германии

Немецкий Красный Крест оказывал посильную помощь своим согражданам, находящимся в лагерях разных стран. В некоторых немецких городах выпускали даже специальный орден для активных помощников Красного Креста. Например, в Гейдельберге такой орден выпускался в золотом и цинковом исполнении в виде креста с надписью «Für Kriegstätigkeit dankbarst überreicht – Weihnachten 1918 vom Roten Kreuz Heidelberg» («В благодарность за военную деятельность. Рождество 1918 года. От Красного Креста города Хайдельберга»).

Экономика городов была перестроена на военные рельсы. Конкретные цифры можно найти, например, в истории мюнхенской скотобойни, одной из крупнейших в довоенной Германии. Эта история позволяет проследить, как уменьшалось снабжение населения в связи с оказанием помощи фронту и военнопленным. Смертность из-за голода, особенно среди детей, увеличилась тогда почти на 40%.

Семьи организовывали общества для доставки писем и посылок, искали родных и знакомых в разных странах, чтобы установить контакты с попавшими в плен родственниками.

Немецкие историки признают весомый вклад русских и других военнопленных в экономику военной Германии – за счёт выполнения разного рода работ, в основном сельскохозяйственных.

Что касается самой армии, то настроения в ней уже с 1916 года были далеки от победных. Немецкий историк Давид Стевенсон (David Stevenson) приводит выдержки из распространённого в армейских подразделениях сообщения «Anzeichen sinkender Moral und Disziplin» о падении нравственности и дисциплины. И связывает эти данные с тем, что уже в 1918 году, за короткое время до массового возвращения немецких пленных домой, многие из них «не боролись за жизнь до последнего», ибо «число разочаровавшихся стало слишком большим».

Бытовые зарисовки

Свидетельствами тех тяжёлых дней стали не только письма и дневниковые записи, но и зарисовки быта военнопленных, изображения казарм, в которых они содержались. Они передают атмосферу жизни и настроения людей, живших в неволе, голодных и оторванных от родных и близких. В этом смысле знаменитая «Сталинградская мадонна», нарисованная в окопах под Сталинградом в рождественский вечер 1942 года немецким полевым врачом Куртом Ройбером (Kurt Reuber), ничем не лучше рисунка «Weihnachten» сделанного неизвестным немецким солдатом в русском плену во время Первой мировой войны.

Этот рисунок нашёл в семейном архиве читатель газеты «Münchner Merkur» Томас Паулюс (Thomas Paulus) и прислал его в редакцию. Я долго вглядывался в него. Солдат (или офицер?) нарисовал не военную сцену, а что-то из обыденной жизни. Но эта жизнь дана в представлении страдающего человека. Рукой художника изображены несчастный человек и голодная собака, над которыми кружит вороньё. И непонятно, то ли человек делится с собакой последним кусочком хлеба, то ли пытается забрать у животного остатки пищи. Вряд ли можно более доходчиво передать состояние души военнопленного, к какой бы армии он ни принадлежал и в какой бы стране ни оказался в неволе.

Военнопленные-славяне в России в годы Первой мировой войны

Аннотация

В статье предпринята попытка представить историю создания российскими властями национальных формирований из военнопленных славян германской и австро-венгерской армий — чехов, словаков, поляков, хорватов, сербов и др., так как из более чем 2,2 млн солдат и офицеров противника, взятых русскими войсками в плен, они составляли свыше половины, значительная их часть сдалась в русский плен добровольно.

Ключевые слова
Первая мировая война; военнопленные-славяне в России; лагеря для военнопленных; национальные воинские формирования из военнопленных-славян

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Базанов С.Н. Военнопленные-славяне в России в годы Первой мировой войны // Труды Института российской истории. Вып. 11 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Ю.А. Петров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М., 2013. С. 171-184.

Текст статьи

С.Н. Базанов

ВОЕННОПЛЕННЫЕ СЛАВЯНЕ В РОССИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

В историю Второй мировой войны, а для нашего народа Великой Отечественной, прочно вошло понятие «власовцы» по имени генерал-лейтенанта А.А. Власова, сдавшегося в плен и перешедшего на службу гитлеровской Германии. По его инициативе была создана из советских военнопленных так называемая Русская освободительная армия (РОА), предназначенная для «освобождения народов России от сталинского режима».

В Первую же мировую войну было немыслимо, чтобы российский военнопленный стал воевать в составе германской или австро-венгерской, а уж тем более турецкой армии против своих соотечественников «с целью борьбы с самодержавием». Наш солдат остался верен присяге. Но его противники — одетые в солдатские шинели славяне армий германского блока — массами сдавались в русский плен. Многие из них, будучи в плену, обращались с просьбой к нашему командованию зачислить их в состав русской армии для участия «в борьбе за освобождение славянских народов от австро-германского порабощения». Почему это произошло?

Первая мировая война стала поворотным событием, радикально изменившим ход и характер исторических процессов в Европе, открыла последующую эпоху войн и социальных катаклизмов. Несомненно, крупным острым кризисом, ускорившим ее развязывание, явились Балканские войны 1912—1913 гг., перекроившие политическую карту Балканского полуострова. Они резко изменили расстановку сил больших и малых государств в этом неспокойном регионе и до крайности углубили их противоречия.

Сербия, отношения которой с Австро-Венгрией еще в начале XX в. были полны конфликтов, значительно увеличила свою территорию. Получив общую границу с Черногорией, Сербия в результате преградила путь для дальнейшей экспансии Австро-Венгрии в глубь Балканского полуострова. Славянское население Боснии, Хорватии и Герцеговины, находившееся под властью Австро-Венгрии, рассчитывало на помощь Сербии в борьбе за свое национальное освобождение.

За балканскими государствами Сербией и Черногорией стояли великие державы. Естественно, любой, даже самый незначительный, конфликт на Балканском полуострове затрагивал их интересы. Выступление Австро-Венгрии против Сербии неизбежно вело к войне с Россией, кровно заинтересованной в упрочении положения братского православного государства на Балканах. Однако в войну между Россией и Австро-Венгрией, если таковая возникнет, не могли не вмешаться их союзники по военным блокам — страны Антанты и Германия.

Таким образом, любой конфликт на Балканском полуострове неизбежно вел к общеевропейскому и мировому. Как известно, поводом для него послужило сараевское убийство 15 (28) июня 1914 г., резко обострившее отношения между Сербией и Австро-Венгрией. Последняя решила использовать этот инцидент для нападения на Сербию и через месяц, подстрекаемая германским императором Вильгельмом II, объявила ей войну. Желая помочь братьям-славянам, российский император Николай II объявил мобилизацию. В ответ на это Германия предъявила России ультиматум, который, как известно, остался без ответа. В результате 19 июля (1 августа) Германия, а 24 июля (6 августа) Австро-Венгрия объявили войну России.

Николай II в знаменитых Высочайших манифестах от 20 и 26 июля (2 и 8 августа) четко обозначил причины вступления нашей страны в войну — защита территории Отечества, его чести, достоинства, положения России среди великих держав, а также защита единокровных и единоверных братьев-славян. Так, первый Высочайший манифест Николая II торжественно провозглашал:

«Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особой силой пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования. Презрев уступчивый и миролюбивый ответ сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные в силу создавшихся условий принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагая все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав».

Второй манифест был более эмоциональным:

«Ныне Австро-Венгрия, первая зачинщица Mиpoвой смуты, обнажившая посреди глубокого мира меч против слабейшей Сербии, сбросила с себя личину и объявила войну не раз спасавшей ее России.

Силы неприятеля умножаются: против России и всего славянства ополчились обе могущественные немецкие державы. Но с удвоенною силою растет навстречу им справедливый гнев мирных народов и с несокрушимою твердостью встает перед врагом вызванная на брань Россия, верная славным преданиям своего прошлого.

Видит Господь, что не ради воинственных замыслов или суетной Mиpcкoй славы подняли мы оружие, но ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой нашей Империи, боремся за правое дело. В предстоящей войне народов мы не одни: вместе с нами встали доблестные союзники наши, также вынужденные прибегнуть к силе оружия, дабы устранить, наконец, вечную угрозу германских держав общему миру и спокойствию.

Да благословит Господь Вседержитель наше и союзное нам оружие и да поднимется вся Россия на ратный подвиг с железом в руках, с крестом в сердце».

Вскоре в войну были втянуты многие государства, и она приняла мировой характер. Но славянский вопрос на протяжении всей войны был одним из первостепенных факторов, а в конце ее — способствовавшим распаду Австро-Венгерской империи.

По замыслу германо-австрийских правящих кругов начавшаяся Первая мировая война должна была стать «могилой для славянских народов». Не подлежит сомнению, что победа германского блока на многие годы закрепила бы угнетение как славянских народов Австро-Венгрии и Германии, так и вскоре оккупированных ими Сербии и Черногории. Но агрессивным замыслам Австро-Венгрии и Германии не суждено было сбыться. Россия, единственная великая православная держава, сорвала германский план «молниеносной войны».

Начало спровоцированной Германией Первой мировой войны затронуло такие струны национального самосознания нашего народа, что на время царский режим даже получил кредит доверия со стороны российского общества, тем более что только он мог организовать отпор врагу. И это произошло несмотря на то, что не забылись не столь уж давние кровавые события Первой русской революции 1905—1907 гг. Русские солдаты ощущали себя частью славянства. Они шли на защиту братьев-славян и своей земли. Да и отправлялись они на фронт под звуки нового военного марша «Прощание славянки», созданного в 1912 г. русским капельмейстером штабс-капитаном Василием Агапкиным.

Известный военный историк и теоретик генерал-лейтенант профессор Н.Н. Головин, будучи в эмиграции, издал ряд книг, в которых пытался воссоздать подлинную картину начала той войны. Давая характеристику патриотического подъема, ярко вспыхнувшего в те судьбоносные июльские дни 1914 г., он писал:

«Все, кто был свидетелем войны России с Японией, не может быть пораженным огромным различием в народных настроениях в 1904 г. ив 1914 г.

Первым стимулом, толкавшим все слои населения России на бранный подвиг, являлось сознание, что Германия сама напала на нас. Миролюбивый тон русского Правительства по отношению к немцам был широко известен, и поэтому нигде не могло зародиться сомнений, подобных тем, какие имели место в Японской войне. Угроза Германии разбудила в народе социальный инстинкт самосохранения.

Другим стимулом борьбы, казавшимся понятным нашему простолюдину, явилось то, что эта борьба началась из необходимости защищать право на существование единокровного и единоверного Сербского народа. Это чувство отнюдь не представляло собой того “панславянизма”, о котором любил упоминать Кайзер Вильгельм, толкая австрийцев на окончательное поглощение сербов. Это было сочувствие к обиженному младшему брату. Веками воспитывалось это чувство в русском народе, который за освобождение славян вел длинный ряд войн с турками. Рассказы рядовых участников различных походов этой вековой борьбы передавались из поколения в поколение и служили одной из любимых тем для собеседования деревенских политиков. Они приучили к чувству своего рода национального рыцарства. Это чувство защитника обиженных славянских народов нашло свое выражение в слове “братушка”, которым наши солдаты окрестили во время освободительных войн болгар и сербов, и которое так и перешло в народ. Теперь вместо турок немцы грозили уничтожением сербов — и те же немцы напали на нас. Связь обоих этих актов была совершенно ясна здравому смыслу нашего народа» .

Уже то обстоятельство, что немцы первыми объявили нам войну, способствовало формированию ее восприятия в народных массах как войны отечественной, направленной на отражение вражеской агрессии и на защиту братьев-славян. Повсюду в стране проходили молебны «о даровании победы над вероломным и коварным врагом», а в городах — шествия и манифестации, особенно мощные в Санкт-Петербурге и Москве.

Ведя в одиночку на своем огромном Восточном фронте боевые действия против Австро-Венгрии, Германии, ас 20 октября (2 ноября) еще и Турции, Россия, тем не менее, уже в первые месяцы войны в Галицийской битве нанесла серьезные поражения войскам АвстроВенгрии, глубоко продвинувшись на ее территорию. Русская армия несла освобождение от австрийского гнета населявшим Галицию славянским народам. А спустя два года после знаменитого Брусиловского прорыва Австро-Венгрия уже была поставлена на грань военной катастрофы.

Успехи русского оружия вселяли надежду порабощенным славянским народам. Они надеялись, что Австро-Венгерская империя не выдержит ударов войны, что будут созданы благоприятные условия для создания независимых славянских государств. Поэтому славяне — чехи, словаки, поляки, хорваты, сербы, украинцы, русины, словенцы и др., составлявшие значительную часть населения АвстроВенгрии, начали с первых же дней войны вести борьбу за национальную независимость. Эта борьба принимала различные формы.

Так, чехи и словаки всеми способами старались избежать мобилизации в австро-венгерскую армию, во многих сформированных из них воинских частях, отправляемых на Восточный фронт, вспыхивали волнения. Естественно, это сильно снижало боеспособность австро-венгерской армии. Напомним: в ее рядах числились 17,5% одних только чехов и словаков, а в целом доля славян составляла 45,2% (10,2% поляков, 7,5% сербов и хорватов, 7,4% русинов, 2,6% словенцев) .

Глубоко символично, что первые братания на Восточном фронте произошли именно между солдатами-славянами противоборствующих армий. Это случилось на самый большой православный праздник — Святую Пасху в апреле 1915 г. Причем русское командование в те дни не слишком этому препятствовало. Эти первые братания, шедшие из глубин славянской души, не имели ничего общего с политизированными братаниями 1917 г., организованными зачастую большевиками и австро-германским командованием и способствовавшими падению дисциплины, а в дальнейшем развалу русской армии.

В то же время на Восточном фронте чешские и словацкие солдаты, не желая воевать за Австро-Венгрию, большими группами сдавались в русский плен. Добровольная сдача в плен приняла настолько массовый характер, что уже весной 1915 г., как известно, дело дошло до перехода на сторону русских целых воинских частей. Так, 3 (17) апреля, в период Карпатской операции добровольно перешел на нашу сторону 28-й Пражский полк. Как отмечалось в донесении, поступившем тогда в Ставку Верховного главнокомандующего, «28-й (Пражский. — С.Б. ) не обстрелял направленные начальником штаба во фланг наши части — и сдался целиком, не причинив русским никаких потерь» .

В мае того же года в районе р. Сан произошла массовая сдача в русский плен свыше 1500 бойцов 36-го Младоболеславского полка. Затем последовал массовый переход на нашу сторону большей части 21-го Чаславского, части 13-го Оломуцкого ополченского полков. Более мелкими группами перебегали к русским солдаты других чешских полков. Это заставило командование австро-венгерской армии переформировать все чешские части и распределить чехов и словаков мелкими партиями по другим полкам.

Напомним: из 2,2—2,3 млн солдат и офицеров противника, взятых русской армией в плен (это, кстати, наиболее устоявшаяся в нашей справочной литературе цифра), немцы, например, составляли всего около 190 тыс., а остальные 2 млн составляли военнослужащие Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Из этого числа австрийцев было около 450 тыс., венгров — свыше полумиллиона, турок — около 63 тыс., остальные военнопленные были славянами . Например, по подсчетам С.Н. Васильевой, их было 670—830 тыс. человек: 200— 250 тыс. чехов и словаков, приблизительно столько же сербов, хорватов и словенцев, 150—200 тыс. поляков, 120—130 тыс. украинцев . Таким образом, каждый третий—четвертый военнопленный являлся славянином. И, как уже отмечалось, довольно значительная их часть сдалась в русский плен добровольно.

Естественно, подобная ситуация, сложившаяся уже в первые месяцы войны, не могла не обратить на себя внимание царского правительства и военных властей. К тому же цель проводимой ими политики по отношению к военнопленным-славянам определялась идеологическим обоснованием Второй Отечественной войны (как она в то время именовалась в официальной пропаганде), т.е. войны освободительной, ведущейся против австрийского и германского порабощения славянства. Для царского правительства было также крайне важно представить Россию в глазах славянских народов Австро-Венгрии и Германии как освободительницу.

Так, поначалу негласно, сложилось столь различное отношение царского правительства, военных властей, да и населения в целом к военнопленным — славянам и неславянам. В связи с этим в первые месяцы войны предполагалось их территориальное размещение по национальному признаку и подданству. Например, военнопленные германской армии должны были отправляться в лагеря Восточной Сибири, а австро-венгерской — Западной Сибири и Средней Азии, где климат мягче. Необходимо отметить, что от этого плана пришлось отказаться ввиду трудностей, возникших с его реализацией. К тому же, как уже отмечалось, пленных австро-венгерской армии было в 10 раз больше, чем германской.

Следует особо подчеркнуть: национальный принцип (славяне и неславяне) неуклонно претворялся в жизнь в течение всей войны. Уже на сборных пунктах военнопленных-славян отделяли от австрийцев, венгров и немцев, эшелоны с которыми следовали в районы европейского, сибирского и дальневосточного Севера. Представителей же славянских национальностей отправляли в европейскую часть страны (в основном в центральные и южные губернии) и в Западную Сибирь. Однако лагерей, где бы содержались исключительно славянские или неславянские военнопленные, не создали. Как показал ряд исследований, в зависимости от местоположения лагеря в нем лишь превалировали представители той или иной национальности. Так, по материалам переписи, проведенной в Омском военном округе в феврале 1915 г., 68% военнопленных составляли славяне, а только около 10% приходилось на немцев, венгров и румын .

К началу 1917 г. в России было создано более 400 лагерей для военнопленных. Территориально они распределялись следующим образом. В пределах Московского военного округа находилось 128 лагерей (где содержалась 321 тыс. человек), Казанского — 113 (285 тыс. человек), Омского — 28 (199 тыс. человек), Туркестанского — 37 (155 тыс. человек), Приамурского — 5 (50 тыс. человек). В лагерях Минского военного округа находилось 78 тыс. военнопленных, Киевского — 406 тыс., Кавказского — 80 тыс., Одесского — 217 тыс., в Области войска Донского — 76 тыс. При этом в европейкой части России находились многочисленные мелкие лагеря, в которых содержались от 2 до 10 тыс. человек, в Сибири — крупные, где одновременно пребывали до 35 тыс. военнопленных .

Как видно из приведенных цифр, размещение военнопленных по территории страны было неравномерным. И если в конце 1914 г. — начале 1915 г. их направляли в основном в Западную Сибирь и на Дальний Восток, то с конца 1915 г. стали размещать в европейской России. Это объяснялось быстрым увеличением числа военнопленных и необходимостью их использования на сельскохозяйственных работах. Отметим, что в течение всей войны лагеря для военнопленных подчинялись одному ведомству — Главному управлению Генерального штаба, находившемуся в Петрограде.

Как уже отмечалось, военнопленные-славяне в отличие от неславян пользовались значительными льготами. Славян в основном старались размещать в центральных и южных губерниях с благоприятными климатическими условиями, направляли на сельскохозяйственные работы, в то время как неславян — в шахты, на строительство, дорожные работы и т.д. Военнопленным офицерам славянам предоставляли свободное времяпрепровождение, а солдатам — возможность совершать воскресные прогулки. Все они могли также общаться с соотечественниками. Напомним: в те годы в России с разрешения властей активно действовали многочисленные славянские общества, землячества, представители которых часто посещали лагеря для военнопленных, распространяли свои брошюры, газеты и листовки, вели антигерманскую и антиавстрийскую агитацию, а также занимались благотворительной деятельностью.

Все это заметно влияло на отношение военнопленных-славян к войне. Многие из них выражали желание с оружием в руках отстаивать независимость своей родины. Подчеркнем: на такой шаг могли пойти лишь подлинные патриоты. Ведь в случае попадания в плен их ждал не лагерь для военнопленных, а трибунал со всеми вытекающими последствиями. И хотя использование таких добровольцев на фронте являлось грубым нарушением принципов Гаагской конвенции 1907 г., военные власти шли им навстречу, так как в глазах российского общества это придавало ведущейся войне освободительный характер .

Еще в самом начале войны в составе русской армии начали формировать особые национальные подразделения. Так, начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич 14 (27) августа 1914 г., разъясняя цель создания Чешской дружины, писал главнокомандующему армиями Юго-Западного фронта генералу от артиллерии Н.Н. Иванову: это «производится главным образом из политических соображений, имея в виду, что при действиях наших войск в пределах Австрии части эти разобьются на отдельные партии, дабы стать во главе чешского движения против Австрии» .

Здесь следует пояснить, что первоначально Чешская дружина формировалась из добровольцев чехов и словаков, проживавших в России. По разным подсчетам, чешско-словацкая диаспора в нашей стране к кануну Первой мировой войны составляла от 70 до 100 тыс. человек. Однако это были люди в основном гражданских профессий, а многие были вообще не пригодны к строевой службе. Поэтому уже осенью 1914 г. военным командованием был поднят вопрос о пополнении Чешской дружины военнопленными-добровольцами чешской и словацкой национальностей.

17 (30) сентября из штаба главнокомандующего армиями ЮгоЗападного фронта начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу от инфантерии Н.Н. Янушкевичу пришла телеграмма, где подчеркивалось, что, как выяснило фронтовое командование, «со стороны Верховного главнокомандующего возражений против принятия в состав чехов-военнопленных (Чешской дружины. — С.Б. ) сообщаю, что Его Императорское Высочество препятствий к означенному приему не видит» .

Вскоре, 2 (15) декабря, было получено распоряжение Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (Младшего), разрешавшее «поступление [в] Чешскую дружину, сформированную в Киеве, также желающих чехов-военнопленных, причем такой прием признается возможным допустить тотчас по взятии в плен» . После этого распоряжения военнопленные-добровольцы чешской и словацкой национальностей стали основным источником пополнения этой воинской части.

Следующий наиболее крупный контингент военнопленных-славян составляли югославяне (сербы, хорваты, словенцы и др.) — солдаты и офицеры австро-венгерской армии, захваченные в плен либо добровольно сдавшиеся русским, так как они не желали, так же как чехи и словаки, воевать за интересы габсбургской монархии.

Военнопленные-югославяне оказались разбросанными почти во всей территории Российской империи. В числе других австро-венгерских военнослужащих они находились в лагерях, расположенных как в европейской России, так и в Западной Сибири и Средней Азии. Подчеркнем: довольно большое число военнопленных-югославян оказалось на территории Украины, особенно в районе Одессы, где развернулось формирование сербских добровольческих частей (Сербский отряд). Первоначально запись добровольцев из их числа преследовала цель пополнить поредевшие ряды сербской армии после тяжелых боев с Австро-Венгрией, но уже с конца 1915 г., после разгрома сербской армии и оккупации Сербии австро-венгерскими войсками, началось формирование добровольческих частей из военнопленных югославян с целью их использования в составе русской действующей армии. По просьбе сербского правительства в изгнании эти воинские формирования стали называться сербскими, хотя в их составе были также хорваты, словенцы и представители других югославянских народов .

Следует отметить, что в первые годы войны создание подобных национальных формирований шло довольно медленно. Россия еще не испытывала нужды в людских ресурсах для фронта. Их нехватка начала сказываться после кровопролитных сражений 1915 г., когда германский блок перенес основные усилия на Восточный фронт с целью вывода России из войны.

8 (21) апреля 1916 г. сменивший Н.Н. Янушкевича новый начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии М.В. Алексеев обратился к Николаю II с письменным докладом, где отмечал: правление Союза чешско-словацких обществ ходатайствует перед военными властями об освобождении военнопленных чехов и словаков, «доказавших свою преданность славянской идее и имеющих поручительство чешско-словацкой организации», с целью более широкого и целесообразного использования их, главным образом для нужд действующей армии. По мнению М.В. Алексеева, первоначально следовало освободить бывших военнослужащих 28-го Пражского и 36-го Младоболеславского полков, добровольно сдавшихся в русский плен, а также славян-беженцев из Австро-Венгрии, ушедших с отступавшими частями русской армии в 1915 г., а также других славян, за лояльность которых поручатся славянские общества и землячества. На все изложенное М.В. Алексеевым царь ответил «принципиальным согласием» .

Вскоре, 5 (18) июня того же года, военный министр генерал от инфантерии Д.С. Шуваев также обратился к Николаю II с письменным докладом, где, ссылаясь на положительную резолюцию монарха на докладе М.В. Алексеева, поднял вопрос об освобождении военнопленных-славян, «за полную лояльность которых в отношении России ручаются легализованные у нас общества славян» . Выработанный к тому времени военными властями проект предусматривал их перевод в разряд «трудообязанных», привлечение к работам без права ухода и обязательный надзор за ними. Все эти вопросы были всецело в компетентности военных властей, заработную же плату освобожденным на таких условиях военнопленным-славянам должно было установить царское правительство. Однако всякое участие славянских обществ здесь полностью исключалось .

27 июля (9 августа) Николай II вторично выразил согласие с проектом, который передали на рассмотрение «Особому совещанию по объединению всех усилий по снабжению армии и флота и организации тыла», а затем специальному совещанию при Главном управлении Генерального штаба, кому, как уже отмечалось, подчинялись лагеря для военнопленных. Отметим, что этот проект, хотя и постоянно дорабатывался, все же так и не был утвержден.

После Февральской революции пришедшее к власти Временное правительство продолжило политику царских властей по отношению к военнопленным-славянам. 30 июня (13 июля) 1917 г. военный и морской министр Временного правительства А.Ф. Керенский утвердил «Правила, устанавливающие особые льготы для военнопленных чехов, словаков и поляков». Правила разрешали переписку с военнопленными в других лагерях, чешско-словацкими и польскими общественными организациями и частными лицами, предоставление работы по специальности, получение литературы на родном языке, создание касс взаимопомощи и библиотек, совместное нахождение в одном лагере братьев и других родственников. Офицерам и вольноопределяющимся даже разрешалось вступать в брак с российскими женщинами и жить на частных квартирах .

Временное правительство также весьма активно содействовало созданию национальных воинских формирований из военнопленных-славян, начало которому положили еще, как ранее отмечалось, царские власти. Так, сформированная в 1914 г. вышеупомянутая Чешская дружина в феврале 1916 г. была преобразована в стрелковый полк, затем в бригаду, в июне 1917 г. — в дивизию, а в сентябре — в Отдельный Чешско-Словацкий корпус численностью около 45 тыс. солдат и офицеров. Командиром его в октябре назначили русского генерал-майора В.Н. Шокорова, а комиссаром — заместителя председателя российского филиала Чехословацкого национального совета П. Макса.

В январе 1917 г. в Белгороде был сформирован Польский запасный стрелковый полк численностью около 16 тыс. человек. Тогда же на Юго-Западном фронте была создана 1-я Польская стрелковая дивизия. Впоследствии ее пополнили солдаты Польского запасного стрелкового полка. 23 июля (5 августа) Верховный главнокомандующий генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов назначил генерал-лейтенанта И.Р. Довбор-Мусницкого командиром 1-го Польского корпуса легионеров, основой которого стала 1-я Польская стрелковая дивизия. Штаб корпуса находился в Быхове Могилевской губернии. К октябрю в составе корпуса уже находились три пехотных дивизии, части кавалерии и артиллерия, а общая его численность достигла почти 25 тыс. солдат и офицеров.

В 1915 г. на базе Сербского отряда, о котором говорилось ранее, были сформированы две дивизии из числа военнопленных, сведенные в 1917 г. в Югославянский добровольческий корпус. Штаб его находился в Одессе, командиром был назначен генерал сербской армии М. Живкович. К октябрю 1917 г. корпус уже насчитывал 30 тыс. человек , а все вместе три указанных корпуса — не менее 100 тысяч. Создавались также и другие, более мелкие, части и подразделения из военнопленных-славян. Таким образом, каждый седьмой—восьмой военнопленный-славянин добровольно вступил в воинские формирования в составе русской армии, чтобы с оружием в руках бороться за независимость своей Родины.

Идеологическая политика в отношении военнопленных в послеоктябрьский период в корне отличалась от проводимой царским и Временным правительствами. Советская власть не делила их на славян и неславян. Национальную направленность сменила классовая, отвечавшая как внешнеполитическим, так и внутриполитическим целям большевистской партии.

Кроме того, Совет народных комиссаров вскоре запретил дальнейшее создание национальных воинских формирований из военнопленных-славян, а уже созданные должны были подлежать расформированию и демобилизации. Так, в январе 1918 г. командованию Отдельного Чешско-Словацкого корпуса пришлось просить правительство Франции об официальном переходе его военнослужащих на службу во французскую армию, а также договориться с советским правительством о переброске корпуса через Владивосток на Западный (Французский) фронт. Однако, как мы знаем, этим планам не суждено было сбыться: 25 мая 1918 г. произошло вооруженное антибольшевистское выступление частей и соединений корпуса, эшелоны которого стояли вдоль линии железных дорог от Пензы до Иркутска, сыгравшее огромную роль в Гражданской войне. Только в феврале 1920 г. между правительством РСФСР и командованием корпуса было подписано соглашение о перемирии, гарантирующее эвакуацию чехословацких легионеров из советской России. Последние части корпуса выехали на Родину в сентябре 1920 г. через Владивосток.

Не менее трагично сложилась дальнейшая судьба 1-го Польского корпуса легионеров. Так, за отказ командования корпуса выполнить декрет советской власти о демократизации армии советское командование Западного фронта, в тыловом районе которого располагались части и соединения корпуса, издало в январе 1918 г. приказ о его разоружении, расформировании и демобилизации. Однако командир корпуса генерал-лейтенант И.Р. Довбор-Мусницкий не подчинился этому приказу, за что и он, и корпус были объявлены советской властью вне закона. После ряда боев с советскими войсками части корпуса отступили в сторону Минска и 20 февраля заняли город. На следующий день в Минск вступили германские войска. Польским частям по соглашению с германским командованием было разрешено временно остаться на территории Белоруссии, ав мае 1918 г. И.Р. Довбор-Мусницкий под нажимом немцев отдал приказ о расформировании корпуса.

Тяжелые испытания выпали и на долю Югославянского добровольческого корпуса. Осенью 1917 г. его штаб и 1-я дивизия были переброшены из Одессы в Архангельск, откуда частично отправлены на Салоникский фронт, а подразделения, прибывшие в Архангельск позже, находились в нем до конца Гражданской войны. Группа же оставшихся в Одессе солдат корпуса в конце года добровольно вступила в 1-й интернациональный отряд Красной гвардии, и находившийся там же запасный батальон корпуса тоже перешел на сторону советской власти. Тогда же из части солдат и офицеров корпуса в Екатеринославе (Днепропетровск) был создан 1-й Сербский советский революционный полк. Дислоцировавшийся в Киеве югославский ударный батальон в начале 1918 г. был переформирован в 1-й Югославский коммунистический полк. Некоторые части и соединения бывшего корпуса участвовали на стороне антибольшевистских сил в Гражданской войне в различных регионах России (Поволжье, Сибирь, Дальний Восток).

По-разному сложилась судьба военнопленных-славян, не вступивших в национальные воинские формирования. Некоторые из них приняли участие в Гражданской войне в составе национальных частей Красной Армии, другие воевали в различных антисоветских вооруженных формированиях. Большинство же военнопленныхславян не участвовало в Гражданской войне и ждало возвращения на родину. Этот процесс начался в 1919 г. и продолжался до конца 1922 г.

СНОСКИ оригинального текста

См., например: Киган, Дж . Первая мировая война: [пер. с англ.]. — М., 2002. — С. 193, 194; Степанов, А.И., Уткин, А.И . Всероссийская империя и СССР в мировых войнах. — М.; Краснодар, 2005. — С. 13.

Цит. по: Петров, А.А . Становление чешско-словацких частей в составе Российской армии в 1914—1917 гг. // Забытая война и преданные герои. — М., 2011. — С. 238.

Участие югославских трудящихся в Октябрьской революции и гражданской войне в СССР: сб. документов и материалов. — М., 1976. — С. 8.

Лисецкий, А.М . О положении военнопленных в России после победы Февральской революции // Участие трудящихся зарубежных стран в Октябрьской революции. — М., 1967. — С. 117.

Великая Октябрьская социалистическая революция: энциклопедия. — 3-е изд., доп. — С. 410, 411, 583, 600.

Балканский театр военных действий Первой мировой войны - Балканский театр военных действий Первая мировая война … Википедия

Красноярск в годы Первой мировой войны - Плакат Первой мировой войны. Ноябрь 1914 года. Красноярский краеведческий музей. Красноярск в годы Первой мировой войны Содержание 1 Мобилизация … Википедия

Восточный фронт Первой мировой войны - У этого термина существуют и другие значения, см. Восточный фронт. Восточный фронт Первая мировая война … Википедия

Военнопленные польско-советской войны - Проверить нейтральность. На странице обсуждения должны быть подробности … Википедия

Военнопленные в СССР во время Второй мировой войны - Марш пленных немцев по Москве, плененных в ходе Операции Багратион Военнопленные в СССР во время Второй мировой войны категория военнослужащих вермахта и … Википедия

Причины Второй мировой войны - Содержание 1 Предпосылки Второй мировой войны 2 Политика ремилитаризации Германии … Википедия

Участники Второй мировой войны - Участники Второй мировой войны. Участники Второй мировой войны государства, принимавшие участие во Второй мировой войне. Всего во Второй мировой войне участвовало 62 государства из 73 существовавших на тот момент независимых государств. 11… … Википедия

Швейцария в годы Второй мировой войны - История Швейцарии Швейцария до объединения (1291) Доисторическая Швейцария … Википедия

Австралия в Первой мировой войне - Военный мемориал в честь участников Первой мировой войны в Брокен Хилл, штат Новый Южный Уэльс. Австралия вступила в … Википедия

Болгария в Первой мировой войне - История Болгарии … Википедия

Книги

• Под охраной русского великодушия. Военнопленные Первой мировой войны в Саратовском Поволжье (1914-1922) Купить за 594 грн (только Украина)
• Под охраной русского великодушия. Военнопленные Первой мировой войны в Саратовском Поволжье , Калякина Александра Викторовна. Книга Александры Калякиной подробно рассказывает о пребывании военнопленных в период Первой мировой войны в Саратовском Поволжье, всесторонне и целостно освещаямногие острые вопросы данного… Купить за 464 руб
• Под охраной русского великодушия Военнопленные Первой мировой войны в Саратовском Поволжье 1914-1922 , Калякина А.. Книга Александры Калякиной подробно рассказывает о пребывании военнопленных в период Первой мировой войны в Саратовском Поволжье, всесторонне и целостно освещаямногие острые вопросы данного…

Сенявская Е.С. Положение русских военнопленных в годы Первой мировой войны: очерк повседневной реальности // Вестник РУДН. Серия «История». 2013. № 1. C. 64-83.

Е.С. Сенявская

Положение русских военнопленных в годы Первой мировой войны:
очерк повседневной реальности

Первая мировая война буквально потрясла мировое общественное сознание, явилась психологическим стрессом для всей современной цивилизации, показав, что весь достигнутый людьми научный, технический, культурный и якобы нравственный прогресс не способен предотвратить мгновенное скатывание человечества к состоянию кровавого варварства и дикости. 1914 год открыл дорогу войнам новой эпохи, в которой проявилась «невиданная до тех пор массовая и изощренная жестокость и гекатомбы жертв» после «относительно благонравных» войн XVIII и XIX столетий, когда все еще сохраняли свою силу «традиции рыцарского благородства и воинского великодушия» ... «В кровавой бойне отныне были попраны все законы морали и нравственности, в том числе воинской. Людей травили газами, втихомолку подкравшись, топили суда и корабли из-под воды, топили и сами подводные лодки, а их экипажи, закупоренные в отсеках, живыми проваливались в морские бездны, людей убивали с воздуха и в воздухе, появились бронированные машины — танки, и тысячи людей были раздавлены их стальными гусеницами, словно люди эти и сами были не людьми, а гусеницами. Такого, да еще в массовом масштабе, не происходило в любых прежних войнах, даже самых истребительных» . Такова была повседневная реальность тех, кто оказался непосредственным участником Первой мировой. Реальность, в которой люди жили и погибали.

Небывалым по сравнению с войнами прежних эпох оказалось в Первую мировую войну и число военнопленных. В Русской армии потери пленными с августа 1914 по 31 декабря 1917 г. составили более 3,4 млн чел., то есть 74,9% всех боевых потерь, или 21,1% от общего числа мобилизованных . Из них 42,14% содержались на территории Германии, 59,9% — в Австро-Венгрии, менее 1% — в Болгарии и Турции.

Положение русских военнопленных Первой мировой войны (включая такие сюжеты, как правовые аспекты военного плена, политика своего и вражеского правительств по отношению к ним, деятельность общественных организаций по облегчению их участи, условия содержания и использование принудительного труда пленных, их контакты с местным населением, психологическое состояние оказавшихся за колючей проволокой, влияние плена на менталитет солдат и офицеров, и многие другие) стало особенно активно изучаться в нашей стране с середины 1990-х годов, чему посвящена обширная литература . Так, в монографии О.С. Нагорной «Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922)» подробно анализируются переживания «маленького человека» при столкновении с чужой социокультурной средой, лагерный быт, взаимоотношения внутри сообщества пленных, религиозные практики, стратегии выживания и выработка поведенческих моделей, формирование памяти о плене, и др.

В данном очерке, не претендующем на полноту освещения проблемы, будут затронуты лишь некоторые аспекты повседневности военного плена.

Начнем с того, что «представления русских солдат об условиях германского плена формировались задолго до попадания на фронт… Под влиянием предыдущего опыта и общественных настроений в солдатской среде сформировалось представление о плене как о лучшей доле и пути возможного избежания гибели: «Конечно, наш брат попадает в плен, чтобы только спасти свою жизнь, а присягу забыл. ...почти все, кто участвовал в японской войне и были в Японии в плену, они же в плену и теперь, и вот они пишут письма из плена домой, а дома его читает не только одна семья, но и целое село. Пошел воевать его сосед или знакомый — тоже попал в плен...» . По утверждению О.С. Нагорной, «немецкие протоколы допросов содержат признания солдат, что «отставные, бывшие в плену в японской войне, убеждали товарищей сдаваться»», а в переписке русского Главного Управления Генерального Штаба и Ставки, обеспокоенных высокой численностью попавших в плен русских солдат, «отмечалось, что практически с самого начала войны «в деревнях...новобранцев отпускают с советами: не драться до крови, а сдаваться, чтобы живыми остаться»» .

Влиял на настроения солдатских масс и довольно распространенный миф о «богатом житье» «культурных немцев». Так, в дневниках В. Арамилева приводится любопытный случай. «В наши окопы пробрался удравший из немецкого плена рядовой Василисков. Рассказывает о немцах с восторгом.

— Бяда, хорошо живут черти. Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло. Пишша — что тебе в ресторантах. У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка, вилка, нож. Во флягах дорогие вина. Выпьешь один глоток — кровь по жилам так и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один кофей да какаву. Кофий нальют в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит. Станешь пить какаву с сахаром — боишься, чтоб язык не проглотить.

— Сладко? — спрашивают заинтересованные солдаты.

— Страсть до чего сладко! — восклицает Василисков. И тут же добавляет:

— Игде нам супротив немцев сдюжать! Солдат у его сыт, обут, одет, вымыт, и думы у солдата хорошие. У нас что? Никакого порядка нету, народ только мают.

— Чего ж ты удрал от хорошей жизни? — шутят солдаты над Василисковым. — Служил бы немецкому царю. Вот дуралей!

Он недоуменно таращит глаза.

— Как же можно? Чать я семейный. Баба у меня в деревне, ребятишки, надел на три души имею. Какой это порядок, ежели каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в другое. Они — немцы — сюды, а мы — туды. Все перепутается, на десять лет не разберешь» .

Простоватый неграмотный крестьянин и не подозревал, что ему в плену «пускали пыль в глаза», угощали непривычными «деликатесами», а затем позволили сбежать к своим, чтобы использовать в качестве агитатора, деморализующего боевой дух сослуживцев. Так быт становился оружием «информационной войны», предваряя листовки более позднего времени с призывами к солдатам противника сдаваться и обещаниями сладкой и сытной жизни в плену.

С точки зрения военного руководства, плен воспринимался как позор, а пленные в большинстве своем — как предатели, изменившие долгу и присяге. В первую очередь это касалось добровольно сдавшихся в плен, каковыми считались бойцы, попавшие к противнику неранеными и не использовавшие средства в обороне . Но подозрения и клеймо потенциальных изменников ложились на всех оказавшихся в плену, что прямо или косвенно отражалось на их положении, оказании им материальной, продовольственной и иной помощи, организации переписки с Родиной, и, наконец, на морально-психологическом состоянии самих пленных.

Так, отмечая случаи массовой сдачи в плен нижних чинов русской армии (не только после нескольких лет сидения в окопах, что можно объяснить усталостью от затянувшейся войны и общим разложением армии, но уже осенью 1914 г.!), командование издавало многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду и расстреляны как «подлые трусы», «низкие тунеядцы», «безбожные изменники», «недостойные наши братья», «позорные сыны России», дошедшие до предательства родины, которых, «во славу той же родины надлежит уничтожать». Остальным же, «честным солдатам», приказывалось стрелять в спину убегающим с поля боя или пытающимся сдаться в плен: «Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою!» Особенно подчеркивалось, что о сдавшихся врагу будет немедленно сообщено по месту жительства, «чтобы знали родные о позорном их поступке, и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся была бы немедленно прекращена» . Генерал А.Н. Куропаткин заявлял, что «в военной среде сам по себе плен считается явлением позорным, … все случаи сдачи в плен подлежат расследованию после войны и наказанию в соответствии с законом» . В 1916 г. в Петрограде была выпущена специальная пропагандистская брошюра «Что ожидает добровольно сдавшегося в плен солдата и его семью. Беседа с нижними чинами», где разъяснялись те репрессивные меры, которые будут применены к «предателям Веры, Царя и Отечества» .

Другой мерой, призванной предотвратить добровольную сдачу в плен, стало широкое распространение сведений о нарушении противником норм международного права: о реализации в германской и австрийской армиях приказов не брать русских живыми в плен; о пытках и изощренных убийствах раненых, захваченных на поле боя; о лишениях и издевательствах, ожидающих пленного в лагере, и др. Материалы Чрезвычайной следственной комиссии публиковались и в тыловых, и в армейских газетах. Так, в газете «Наш вестник», издававшейся при Штабе Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта для бесплатной раздачи войскам, регулярно печатались заметки под красноречивыми и часто повторяющимися названиями: «В плену», «Германские неистовства», «Немецкие зверства», «Христиане ли немцы?», «Расстрел 5000 пленных», «В следственной комиссии о немецких зверствах», «В германском плену», «Казаки о сдающихся в плен», «Распятие казака», «Расстрел казаков», «Три беглеца» и т.п. Другие издания печатали похожие по содержанию материалы: «Выдающиеся зверства австрийцев», «Как немцы допрашивали пленных», «Германские зверства в русском окопе», «Варварское умерщвление раненых», «Отравление германцами русского пленного офицера», «Кровавая расправа с пленными», «Сожжение русских раненых офицеров и солдат», «Что такое немецкий плен», «Расстрел за отказ рыть окопы для немцев», «Смерть царствует в лагерях для военнопленных», «Под прикрытием русских пленных» и др. Впоследствии, уже в 1942 г., эти и другие материалы, собранные Чрезвычайной следственной комиссией, были изданы отдельной брошюрой «Документы о немецких зверствах 1914-1918 гг.» .

О характере этих публикаций можно судить по следующему фрагменту, в котором приводятся показания военнопленного лейтенанта австрийского пехотного полка, утверждавшего, что издевательство над русскими пленными в немецкой и австро-венгерской армиях было возведено в систему. «В конце апреля и в мае [1915 г. — Е.С. ], при отходе русских к реке Сан, ко мне неоднократно прибегали мои солдаты — чехи, поляки и русины — и с ужасом докладывали, что где-нибудь поблизости германские и часто австрийские солдаты-немцы занимаются истязанием русских пленных, замучивая их до смерти, — рассказывал он. — Сколько раз я обращался по указанному направлению и видел действительно ужасную картину. В разных местах валялись брошенные обезображенные и изуродованные трупы русских солдат. Находившиеся поблизости германские солдаты каждый раз мне объявляли, что они лишь исполняют приказания своих начальников. Когда я обращался к германским офицерам с вопросом, правда ли это, то они мне отвечали: «Так следует поступать с каждым русским пленным, и пока вы, австрийцы, не будете делать того же, вы не будете иметь никакого успеха. Только озверелые солдаты хорошо сражаются, но для этого наши солдаты должны упражняться в жестокости на русских пленных, которые, как изменники своей Родины и добровольно сдавшиеся в плен, ничего, кроме пытки, не заслуживают» .

Обобщая полученную из самых разных источников информацию, газеты гневно писали: «Зверски жестокое отношение к забираемым германцами пленным и раненым, в полноте проявляется уже с первого момента взятия их в плен, на полях сражений. Сдавшихся жестоко истязают, часто до смерти, раненых добивают прикладами и штыками. Многие очевидцы-офицеры показывают, что при них расстреливали из пулеметов группу забранных в плен казаков» .

Разумеется, подобные публикации, как и факты жестокости неприятеля, с которыми военнослужащим приходилось сталкиваться лично или узнавать «из первых рук» от свидетелей и очевидцев, вызывали обоснованный страх перед возможностью попасть в плен и подвергнуться мучениям и издевательствам. Не случайно, в немецких письмах, дневниках и записных книжках наряду с упоминаниями о пленении русских солдат («…этот трусливый народ (русская пехота) при более сильном напоре с нашей стороны бросал оружие и сейчас же сдавался в плен») встречаются и примеры иного рода: «Один русский офицер застрелился, чтобы не быть взятым в плен» .

21 августа 1914 г. командир 33 эрзац-батальона капитан фон Бессер пишет о боях в Восточной Пруссии: «Мои люди были настолько озлоблены, что они не давали пощады, ибо русские нередко показывают вид, что сдаются, они поднимают руки кверху, а если приблизишься к ним, они опять поднимают ружья и стреляют, а в результате большие потери» . В ответе его жены от 11 сентября 1914 г. мы находим следующий отклик, отражающий настроения в тылу Германии по отношению к пленным: «Ты совершенно прав, что не допускаешь никакого снисхождения, к чему? Война — это война, и какую громадную сумму денег требует содержание в плену способных к военной службе людей! И жрать ведь тоже хочет эта шайка! Нет, это слишком великодушно, и если русские допускали такие ужасные гнусности, какие ты видел, то нужно этих скотов делать безвредными! Внуши это также своим подчиненным» .

Тем не менее, массовость плена стала реальностью мировой войны, а специфический опыт пребывания и выживания «за колючей проволокой» — уделом свыше 3,4 млн русских пленных.

Об условиях пребывания в плену — как на стадии этапирования, так и в пунктах временного и постоянного содержания - подробно рассказывали беглецы, чьи свидетельства фиксировались в опросных листах, собранных, в частности, разведотделениями при штабах командующих фронтами.

Так, в опросе бежавшего из плена рядового 324-го пехотного Клязьминского полка Григория Кузнецова от 6 июля 1915 г. сообщалось: «Кормили нас в дороге плохо и мало, давали 1 котелок кофе на двух и по 1/2 фунта хлеба, хлеб плохой из гречневой и кукурузной муки… Австрийские конвоиры обращались с нами хорошо. Германские солдаты отбирали одежду, особенно сапоги; у меня они отобрали часы… Конвойные русины продавали нам хлеб по 50 коп. фунт…» .

Подпрапорщик 12-й роты Сибирского полка А. Денисов и младший унтер-офицер Иван Банифатьев рассказывали о том, как их гнали в составе колонны военнопленных к границе, а затем везли по железной дороге в Германию: «Из Брезин повели нас почти раздетых, без сапог и шинелей к границе. Многие из нас были раненые, больные. Шли мы 6 дней. Нас не кормили. Подведут к яме с картошкой или свеклой и кричат: «Ешьте, русские свиньи».

Раненые, истекая кровью, шли версты две. Хотя мы друг друга всю дорогу и поддерживали, но, выбившись из сил, отставали и падали. Отсталых немцы всех убивали. До границы нас не дошло и половины. Здесь посадили нас в грязные вагоны. В каждый вагон набили человек по 80-90. Везли нас с запертыми дверями. Окошек не было. Духота — невыносимая. От истощения и тесноты некоторые умирали. Мы их клали к стенке вагона. Стон, крики раненых и больных наводили на всех ужас. При виде всех этих страданий некоторые из нас были близки к сумасшествию. Я, говорит Денисов, несколько раз плакал. В Берлине наши вагоны открыли. Мертвых из вагонов мы вынесли. Нам дали супу и по небольшому куску хлеба; хлеб был с соломою, но мы были готовы есть и камни…»

Бежавшие из плена рядовые 231-го Дрогичинского полка Иван Вербило и Роман Черепаха 4 июля 1915 г. показали, что их использовали на строительстве военно-фортификационных сооружений: «В Ярославе [пленных] разбили по партиям, заставили рыть окопы, кто не хотел работать или говорил, что болен, того доктор германский осматривал и, если находил здоровым, ему давали по 15 палок… Позиция, которую мы рыли, тянется от Ярослава через Радымно к Перемышлю. Стали мы думать, как бы удрать из плена, так как считали позором рыть укрепления против своих и вообще тяжело было в плену во всех отношениях. … Место ночлега было обнесено высоким проволочным забором… Обращались конвойные германские и австрийские с нами плохо: бьют и ругают. Пища была очень плоха. Ячневый суп без мяса и навара, один фунт хлеба очень плохого с мякиной и два стакана чая в день. На счет пищи конвойные германцы лучше, германец даром скорее даст нашему голодному пленному кусок хлеба; австриец, какой бы нации ни был, норовит продать и взять за полфунта рубль» .

Рядовой 6-й роты Л.гв. Семеновского полка Василий Кузнецов рассказывал: «…В Сувалках пленные производили работы. Я лично работал по хозяйству и по погрузке на железной дороге, но мне известно, что наши пленные в районе Сувалок рыли окопы даже под огнем русской артиллерии, причем трое были убиты… С пленными русскими немцы обращаются очень плохо. Бьют палками, почти не кормят. Для солдат из евреев делают исключение и назначают старшими на работы…»

Нижние чины фельдфебель 206-го Сальянского пехотного полка Иван Лаврентьев Аношенков и старший унтер-офицер 74-го Ставропольского полка Захарий Иванов Жученок, вместе бежавшие из плена, сообщили: «…В плену кормят очень плохо, бывает поэтому много краж нашими пленными. При погрузке провианта двух наших пленных нижних чинов расстреляли в Раве-Русской за то, что взяли одну бутылку вина и несколько хлебов. Обращение жестокое вообще…» И. Анашенок дополнил: «…Работали мы в Белжеце по разгрузке разных вещей — провианта и фуража, но я, как фельдфебель, не работал». Подтвердил это и З. Жученок: «…Я, как старший унтер-офицер, не работал и оставался в палатке и познакомился с фельдфебелем Аношенок, и мы решили бежать из тяжелого плена» .

Часть таких показаний включалась в распространяемые в войсках воззвания, предупреждавшие от сдачи в плен , и публиковалась в газетах. Так, 2 июля 1915 г. газета «Наш Вестник» на первой странице писала: «Каждый день являются из Германии наши пленные, которым удалось пробраться через границу после долгих дней скитаний и голодовок.

Рассказы их полны ужасов. Нет границ мучениям и издевательствам, выпадающим на долю несчастных, которых судьба заставила попасть в плен.

Беспрерывная голодовка, позорные работы по вывозу нечистот, побои, суровые зверские наказания за неуспешные вследствие отощания работы; отсутствие ухода за ранеными и больными - вот чем заполнены рассказы тех молодцев, которым удалось пробраться ценою страшных лишений и риска,

И безмерная злоба мучителей, которые, как звери, наслаждаются страданиями безоружных и беззащитных наших солдат.

Вот какими словами заканчивает свой рассказ один из бежавших через Швейцарию: «Не дай Бог, братцы, никому попасть в такое адское мучение. Заболеешь от голода на работе, так для лечения получишь несколько толчков прикладом: несколько наших солдат от такого мучения плакали. И не мало зарыли в сырую землю. Многие не могли вынести такого мучения неприятельского. И пусть меня Бог накажет, если это я неправду говорю…»

…Подобное отношение к военнопленным является лучшей характеристикой нашего врага, который в бессильной злобе, видя неминуемый свой позор, вымещает его на беззащитных пленниках» .

В другом номере, за 9 июля 1915 г., «Наш вестник» приводит рассказ трех беглецов, бежавших из немецкого плена в Голландию, перепечатанный из «Петроградского курьера», Роттердамский корреспондент которого встречался с ними в Русском Генеральном консульстве. Ефрейтор 141-го Можайского полка Иосиф Филобоков и старший фейерверкер 5-й батареи 36-й артиллерийской бригады Иван Матовых попали в плен в самом начале войны, в середине августа 1914 г. в Пруссии, и провели в плену 9 месяцев. Их товарищ доброволец 163-го Ленкоранско-Котенбургского полка Владимир Тимченко попал в плен 2 декабря 1915 г. и пробыл в неволе 5,5 месяцев. Из их показаний можно составить достаточно полное представление о дневном рационе русских военнопленных нижних чинов: «Свое пребывание в этом плену все они в один голос описывают самыми мрачными красками. Пища давалась им в крайне недостаточном количестве. В последнее время, например, хлебный паек был уменьшен до 100 грамм или 1/4 фунта на человека в день. Утром отпускалось кофе по две чашки. То же самое вечером. Иногда вечерний кофе заменялся подсоленною водою с какой-то приправой. Обед все время неизменно состоял из одного блюда: болтушки из неочищенного картофеля с примесью за последнее время (после жалоб!) кукурузной муки. И это все!»

В рассказе присутствует описание самого лагеря и условий содержания в нем, отношения к пленным со стороны лагерной администрации и охраны, использование их на принудительных работах:

«Обращение с пленными возмутительное. Ругают, бьют и увечат их походя, за всякие пустяки. Все караульные лагеря повинны в этом, но особенно встретившиеся нам беглецы жаловались на унтер-офицеров и фельдфебелей: «Собаки цепные, а не люди!» …

Лагери, по описанию беглецов, ниже всякой критики. Сделаны из досок, протекают, зимой тепла не держат. Мебели в них никакой. Вместо постели - солома на полу. Поэтому в бараках грязно, душно и «вшиво».

Благодаря недостатку пищи и антигигиеничности бараков, а также отсутствию бань, среди пленных, можно сказать, свирепствуют всевозможные болезни. Процент смертности там необыкновенно велик. Медицинская помощь дается не всегда, ибо администрация подозревает всех заболевающих в симуляции.

Все вышеприведенные сведения не являлись новостью. Подобные жалобы мы слышали уже не раз от беглецов из другого лагеря. Недостаток пищи, дурное обращение, грязь, болезни — все эти прелести свойственны и другим немецким лагерям. Но последние беглецы жаловались еще на изнурение их тяжелыми работами, это было уже для нас новостью. По их словам, немцы пользуются пленными исключительно для самых тяжелых работ. При постройке, например, железных дорог их заставляют носить бревна, шпалы и др. тяжести, копать канавы и пр.

Обязывают работать всех. Когда, например, унтер-офицеры заявили, что они по русскому воинскому уставу не должны употребляться на работы, им ответили, что они не в России, а в Германии, и что здесь все равны, и рядовые, и унтер-офицеры, и фельдфебели, и подпрапорщики, и все должны работать.

Обязывают немцы пленных работать даже в большие православные праздники. Так, работы производились пленными в Вербное Воскресенье. На Пасху для отдыха был дан всего один день.

Сами пленные, собственно, против работ ничего не имели бы. Они даже предпочитают работать. Но беда в том, что даваемая им пища не соответствует спрашиваемому с них труду. Затем их возмущает то, что их употребляют на работы, связанные с обороной Германии: проведение стратегических дорог, постройка фабрик для изготовления воинских принадлежностей и пр.» .

11 июля 1915 г. «Наш вестник» публикует рассказ еще двух беглецов — младшего медицинского фельдшера 314-го полевого подвижного госпиталя Ивана Еленского и стрелка 39-го Сибирского полка Нила Семенова, подробно описавших свое пребывание в лагере военнопленных и особенности распорядка в нем: «…Пленные помещались в конюшне квартировавшего там до войны кавалерийского полка. В каждом стойле было размещено по 6 человек, что создавало невероятную тесноту. Вскоре же появились разные заболевания. В первое время пленным давали три фунта хлеба на два дня, но это продолжалось не более двух месяцев, после чего те же три фунта давали на пять дней, а иногда не выдавали по несколько дней. На завтрак и ужин пленным отпускался черный кофе, горький, не больше одного стакана на каждого, а обед состоял из жидкой похлебки в очень недостаточном количестве. Положение ухудшалось тем, что немцы никому не разрешали иметь деньги и с первого же дня отняли не только все деньги и ценные вещи, как-то: часы, кольца и проч., но даже сняли со всех шинели и сапоги, выдав взамен их деревянные башмаки, которые были невероятно тяжелы и терли ноги.

В качестве охраны к ним были приставлены ландштурмисты, почти все сплошь пожилые люди. Эти солдаты были страшно грубы и жестоки.

Когда появились среди пленных больные, то никакой медицинской помощи им не оказывали; немцы не верили в их болезни, подозревали притворство и отправляли к врачу лишь тогда, когда больной в изнеможении падал на работе или был уже близок к смерти в вонючей конюшне. Кроме этих доказательств болезни, немцы ни во что не верили. При заявлении пленного о недомогании его обыкновенно били тесаками и прикладами, после чего гнали на работу. Много таких больных умерло прямо на работе.

Курить пленным не разрешали под страхом жестокого наказания. В течение первых нескольких недель плена им запрещено было говорить что-либо между собой, что явилось непосильной тягостью для несчастных, лишенных даже этого утешения.

…Несмотря на тесноту и грязь в помещении и сопряженную с этим нечистоплотность пленных, немцы ни в коем случае не позволяли им помыться, мотивируя это тем, что русские - свиньи и в этом не нуждаются...» .

Описывая условия труда военнопленных на принудительных работах, беглецы рассказали, что 24 ноября 1914 г. их отправили на сооружение каналов для электрической станции в местечке Брансберг. Всего было отправлено около 500 человек, причем им пообещали плату и улучшение пищи, но обманули: условия были ужасны, пленным не выдали никакой одежды, не вернули даже шинелей, люди «работали по колено в ледяной воде, а после работы не могли даже высушить одежду». Причем, «работали по 12 часов в сутки, без исключения, без различия звания» .

В таких невыносимых условиях, ставивших людей на грань выживания, многие пленные задумывались о побеге, а некоторые осуществляли и реальные попытки бежать: «В первый день Пасхи с работ убежали 10 человек пленных, воспользовавшись прорезанным ножами в стене барака отверстием. Тотчас же, среди глубокой ночи, всех пленных собрали на поверку: немцы бесновались и кричали, старались выместить свою неистовую злобу на оставшихся; целый взвод немецких солдат бросился вдоль речки в погоню за бежавшими, но поиски их успеха не имели. Пленные уже втайне радовались, что хоть некоторым их товарищам удалось выбраться из этого ада, но вышло иначе. На рассвете беглецов настигли, восемь человек поймали, а остальные два скрылись… Пойманных же подвергли предварительно истязаниям, после чего двое опасно заболели и, кажется, на другой же день умерли, а остальных отправили под сильным конвоем в Данциг. О постигшей их участи пленные ничего не узнали… Сразу же после этого происшествия режим еще больше ухудшился. Пленным запрещено было иметь даже перочинные ножи, произвели у них поголовный обыск и пригрозили немедленным расстрелом, если у кого-нибудь будет обнаружен нож или другой острый предмет… После этого случая пленных буквально морили голодом…» .

На основе показаний пленных, бежавших из разных лагерей Германии и Австро-Венгрии, а также других источников, в том числе сообщений представителей Красного Креста, делались выводы и обобщения о повсеместном нарушении противником норм международного права в отношении военнопленных и чудовищных условиях их содержания: «Полученные за последнее время совершенно достоверные сведения о положении в Германии наших военнопленных офицеров и нижних чинов дают следующую безотрадно тяжелую картину тех исключительно чрезвычайно тяжелых условий жизни, которые созданы немцами для попавших во власть к ним русских пленных…» .

Особо отмечалось нарушение международных конвенций по отношению к пленным офицерам, лишенным не то что привычного, но хотя бы минимального комфорта: «Перевозка военнопленных офицеров, включительно до старших начальников, производится обычно в неосвещенных вагонах, нередко загаженных скотиною, — по 40 человек в одном вагоне. При этом сидеть приходится прямо на грязном полу, где офицеры вынуждены и спать при переездах, длящихся несколько суток.

Кормят в дороге пленных почему-то большею частью ночью, давая отвратительную сальную бурду, без хлеба, от которой с многими делается рвота. Вода отпускается в крайне ограниченном количестве и то сырая, кипятку же не дают совсем. Покупать что-либо в пути запрещается совершенно.

Обращение конвойных и их начальства с пленными всех чинов и званий неизменно является варварски грубым и жестоком. Так, с полкового священника конвойные сорвали однажды крест и топтали его ногами, раненого офицера били по изувеченной ноге.

В пунктах постоянного квартирования русских военнопленных офицеры размещаются в грязных казармах, по 15-18 человек в небольшой комнате, снабженной двумя ярусами нар. Зачастую офицеры помещаются даже в конюшнях и сараях. Два пленных генерала водворены в тесной унтер-офицерской коморке.

Составленными из офицерских чинов сводными ротами, в состав коих входят и генералы, командуют немецкие нижние чины, проявляя во всем самое грубое отношение к своим несчастным подчиненным. Два раза в день военнопленным офицерам и нижним чинам делаются переклички, производимые каждый раз на дворе, даже в дождливую и холодную погоду, несмотря на то, что громадное большинство пленных одето в одни только легкие защитные рубашки.

Офицеров и генералов постоянно подвергают оскорбительным по форме обыскам и, вообще, создают им в концентрационных лагерях самые невозможные условия повседневного режима.

Питание офицеров, крайне неудовлетворительное по качеству, является более чем скудным. Среди пленных развивается страшное малокровие, а помещение значительной части их в темных, сырых и зловонных подземных казематах вызывает тяжкие ревматические заболевания» .

При этом в документе подчеркивались крайне суровые условия содержания в плену русских солдат и приводились примеры «дисциплинарного воздействия» на них со стороны немецких властей: «Нашим пленным нижним чинам приходится в Германии особенно тяжко. В пищу им отпускается по полфунта самого плохого хлеба в день, два раза в неделю дается по небольшому куску мяса, а в остальные дни только одна подболтка. Пленных солдат наряжают на всевозможные тяжелые работы, подвергая страшно суровым наказаниям. Так, например, за мельчайшие проступки привязывают на несколько часов к дереву или заставляют бегать до изнеможения с мешком, полным песку, за спиной, который больно колотит по спине во время бега. Нижних чинов бьют палками, нагайками, прикладами — за малейшую оплошность.

Один нижний чин, написавший в письме домой, что он получает в пищу по полфунта хлеба в день и два раза в неделю мяса, — как то есть и на самом деле, был присужден на два года в тюрьму за клевету.

На почве недоедания, при усиленной тяжелой работе и отсутствии всякой медицинской помощи, среди нижних чинов развивается большая смертность. Весьма часты и случаи самоубийств; так, недавно нижний чин зарезался коробкой из-под сардинок.

Сношение пленных разных лагерей между собой совершенно запрещено» .

Следует учесть, что ни одна из воюющих сторон «не была готова к размещению такого количества пленных солдат и офицеров противника и их обеспечению в условиях затянувшегося противостояния» . При этом «в ходе войны стремление укрепить моральный дух собственного населения и повлиять на мнение нейтральных стран, измерявших цивилизованность воюющего государства по уровню смертности в лагерях военнопленных, обусловило желание всех сторон занизить или скрыть численность сдавшихся в плен собственных солдат, а также заболевших и умерших военнопленных противника» .

Несоответствие условий содержания санитарным нормам, голод и эпидемии, а также многочисленные нарушения положений международного права стали причиной высокой смертности в лагерях. По мнению отечественных исследователей, уровень смертности среди русских военнопленных составил 7,3%, а в целом в лагерях Центральных держав погибло 190 тыс. чел., из них около 100 тыс. — в Германии . При этом смертность среди выходцев из Российской Империи в два раза превышала соответствующие показатели пленных западноевропейских национальностей . Согласно неполной немецкой статистике, 91,2% смертных случаев были вызваны болезнями (из них 39,8% по летальному исходу занимал туберкулез, 19% — пневмония и 5,5% — сыпной тиф, 31% — «прочие болезни», в которые, очевидно, входили такие «типично лагерные заболевания» как дизентерия, холера и истощение от голода), 8,2% — ранениями и 0,6% — самоубийствами .

Из Центрального Комитета Российского Общества Красного Креста в конце августа 1916 г. сообщали: «В Комитете получены сведения, что наши военнопленные в Германии и Австро-Венгрии в значительно большом числе умирают от туберкулеза и что вообще зараза этой болезнью, принимая там на почве недоедания угрожающие размеры, может послужить очагом распространения этой болезни и в России при возвращении наших пленных. Ввиду этого необходимо кроме усиления продовольствования наших военнопленных посылками съестных припасов соглашение с Германией и Австро-Венгрией об эвакуации туберкулезных больных в нейтральные страны» .

Поднимался вопрос об обмене военнопленными-инвалидами (о взаимном возврате их на родину), о переводе больных и раненных военнопленных в нейтральные страны и их интернировании до конца войны . Соответствующие соглашения были подписаны между несколькими воюющими державами, обмен осуществлялся при посредничестве «Красного креста» и Ватикана. Однако в России решение данного вопроса тормозилось на уровне межведомственных согласований, о чем, в частности, свидетельствует секретная переписка между директором Второго департамента МИД России А.К. Бентковским и руководством Генерального штаба в феврале 1915 г. «Если с одной стороны, — писал Бентковский, — удаление наших военнопленных из Германии может благоприятным образом отразиться на условиях их проживания, то с другой стороны, освобождение германского правительства от обязанности продовольствовать довольно крупное по числу своему количество военнопленных может в некоторой степени хотя бы на некоторое время улучшить его положение в отношении обеспечения народонаселения Германии питательными средствами, что с нашей военной точки зрения, несомненно, представляется крайне нежелательным» . Главное Управление Генерального Штаба в лице генерал-майора Леонтьева выразило полное согласие с данным мнением, хотя, безусловно, понимало, что голод и изнурительный труд для раненных и тяжелобольных людей равносилен смертному приговору. Но «политическая и военная целесообразность» оказалась для высоких чиновников важнее гуманитарных соображений и облегчения участи попавших в плен соотечественников.

Препятствия чинились даже общественным благотворительным инициативам по организации помощи пленным, сбору денег и отсылке продовольствия. Так, М.А. Алексеев призывал запретить публикацию в газетах объявлений о сборах, мотивируя это тем, что «пленные находятся в условиях жизни более сносных, чем защитники Родины на фронте, которые ежеминутно подвергаются смертельной опасности», и если сведения о голоде и жестоком обращении с пленными в лагерях до сих пор останавливали массовый переход к врагу, то сообщения о сборе денег и организации помощи могли настроить «малодушных, не усвоивших понятия долга, на сдачу», и, кроме того, собранные средства сократили бы «затраты немцев на содержание наших пленных» и позволили направить высвободившиеся ресурсы на ведение войны.

В результате такого подхода помощь военнопленным из России была организована поздно и оказалась малоэффективной, а германские власти широко использовали в своих целях трагическое положение русских пленных, развернув в их среде пропаганду о том, что они брошены на произвол судьбы, подрывая тем самым и их моральный дух, и авторитет царского правительства.

Еще в апреле 1915 г. Русский посол в Париже сообщал, что в ряде лагерей «солдаты умирают с голода, посылка денег нецелесообразна, так как покупать съестные припасы солдатам запрещено» . Но на запрос начальника Генерального штаба о необходимости посылки пленным продовольствия, император Николай II ответил отказом, мотивируя его «невозможностью проверить, что хлеб действительно будет доставлен по назначению, а не будет использован для продовольствия германских войск» . 29 июля 1915 г. начальник Генерального штаба направил начальнику Главного управления почт и телеграфов секретное письмо за № 1067 о запрете на пересылку сухарей в посылках для военнопленных . Впрочем, через некоторое время этот запрет был снят.

Среди русского населения распространялись слухи о том, что посылавшиеся русским военнопленным посылки расхищались в Германии и Австро-Венгрии или конфисковывались по решению правительств этих стран. О пропаже посылок весьма эмоционально писала столичная и провинциальная пресса. В результате многие родственники и близкие знакомые военнопленных, а также некоторые общественные организации воздерживались от отправки им съестных припасов . Между тем, многие посылки пропадали еще в пути, так и не достигнув границ Германии и Австро-Венгрии. Об этом 10 ноября 1915 г. в Московский комитет Красного Креста написал генерал-майор Иванченко: «Сын мой, капитан артиллерии, будучи искалеченным, еще в августе прошлого года попал в плен и теперь находится в лагере… Судя по тому, что пишут об участи наших военнопленных, этот лагерь надо признать исключительным. Из самых верных источников я знаю, что комендант у них прекрасный честный старик, очень заботящийся о возможном улучшении их участи, обращение корректное, за заболевшими уход прекрасный, но они голодают потому, что везде недостача продуктов, и вся надежда на нашу помощь, а из нее выходит вот что: сын пишет: «М-м В… (Из Москвы) выслала мужу 14 посылок (непосредственно почтой) и мне 4. Ни одна не получена. Посылки приходят к нам с русскими печатями, с немецкой аккуратностью вскрываются в нашем присутствии и, в большинстве, оказываются обокраденными. «Ищи злодеев у себя» …»

Унтер-офицер И.И. Чернецов попал в плен в 1915 г. Последнее письмо с фронта, полученное от него родными, датировано 15 января, первая открытка из плена — 15 июня 1915 г. Содержался он в лагере военнопленных в Германии, в городе Вормс. Письма из плена, вернее, открытки на стандартном бланке Красного Креста, разрешалось посылать 6 раз в месяц. Содержание большинства этих открыток в 10 строк у И.И. Чернецова стандартное: «Жив, здоров, спасибо за посылку...» А далее обычно следует перечисление ее содержимого, - вероятно, для того, чтобы убедиться, что по дороге ничего не пропало. И лишь 19 февраля по старому стилю (4 марта по новому стилю) 1917 г., в пасхальном поздравлении к родным, его сдержанность и прагматичность уступает место чувствам: «Христос Воскресе! Милые и дорогие Лиза, Алексей Иванович и Бобочка! Поздравляю вас с великим праздником и от всей души желаю встретить и провести его в полном здоровье и душевном спокойствии. Мысленно находясь со всеми вами, я постоянно связан невидимыми духовными нитями, соединяющими нас, и пусть хоть это сознание будет вам и мне утешением в этот великий день. Посылки 10 и 11 получил 15 и 17 февраля. Сердечно благодарю за все. Поздравьте с праздником всех родных. Целую, любящий брат Ваня» . На всех открытках из плена указан обратный адрес: «Для военнопленного. Унтер. Оф. Чернецов Иван. Бат. III, рота 15, N 1007. Германия, город Вормс (Worms)». Следует отметить, что сестра И.И. Чернецова Е.И. Огнева состояла в переписке не только с братом, но и с другими военнопленными из этого лагеря, его однополчанами, посылала им посылки и получала через них известия о брате, в свою очередь, передавая весточки от своих корреспондентов их семьям.

Возможность поддерживать связь с домом, с родными, подать им весточку, сообщить о себе, успокоить близких людей, находящихся в постоянной тревоге об их судьбе, являлась самой острой потребностью для пленных . Главной темой писем были хозяйственные и семейные дела оставшихся дома близких, а основным стимулом, поддерживавшим волю людей к жизни, — стремление вернуться на Родину . Между тем, жесткая цензура и тщательная проверка писем и посылок приводила к значительным задержкам из России почтовых отправлений военнопленным, для которых они являлись вопросами физического и морального выживания, а репрессии германских властей в форме отмены корреспонденции приводили к потере интереса к действительности: «люди падали духом, ходили как тучи и ни о чем не хотели слышать» . Возобновление контактов с Родиной мгновенно улучшало моральное состояние пленных, выводило их из депрессии.

Процесс приспособления солдат и офицеров к ситуации плена проявлялся в широком спектре поведенческих моделей — от пассивного принятия навязанных реалий и бегства от действительности, разных форм сотрудничества с немецкими властями и лагерной администрацией, до скрытого и открытого сопротивления, включая стихийные и организованные выступления. Заключенные лагерей ревностно следили за развитием положения на фронтах, бурно обсуждали политические события в России. В целях самооправдания (в противовес распространенным на Родине подозрениям пленных в предательстве) свое пребывание в плену они пытались представить в свете мученического ореола, а то и внести элемент героизации, включая в самопрезентации отказ от работы на врага или неудачную попытку побега . Один из молодых офицеров характеризовал свои переживания за колючей проволокой как процесс социального взросления: «Из слабого мальчика я превратился в обросшего бородой мужчину, много пережил горя и лишений, но тяжелые испытания укрепили меня, теперь уже не страшно смотреть вперед» .

В целом, следует отметить, что опыт плена был для каждого столь же индивидуален, как и собственно фронтовой опыт. Кому-то везло больше, кому-то меньше. У офицеров было больше шансов на выживание, чем у нижних чинов, у здоровых — больше, чем у раненых и больных, у владевших каким-либо ремеслом — больше, чем у тех, кто его не знал, у образованных — больше, чем у неграмотных, и т.д. Условия, в которых содержались военнопленные, зависели не только от общегосударственной политики, экономических причин, постоянном нагнетании в обществе «образа врага», вызывавшего у разных слоев населения рост ненависти к пленным, но и просто от «человеческого фактора»: злоупотребление полномочиями, неконтролируемый произвол в лагерях и рабочих командах исходили, чаще всего, от местного начальства. «В отдельном лагере уровень насилия зависел, прежде всего, от коменданта, которому принадлежало не только право определять дисциплинарный режим, но и принимать окончательные решения о реализации наказаний в конкретных случаях»