НОВЫЙ ДЕНЬ

Христос Воскрес, опять с зарею
Редеет долгой ночи тень,
Опять зажегся над землею,
Для Новой жизни - Новый День.

Еще чернеют чащи бора,
Еще в тени его сырой
Как зеркала стоят озера
И дышат свежестью ночной.

Но с каждым часом приближаясь
Из-за алеющих вершин,
Они заблещут разгораясь
И в тьму лесов и в глубь долин,

Они взойдут в красе желанной
И возвестят с высот Небес,
Что день настал Обетованный,
Что БОГ ВОИСТИНУ ВОСКРЕС!

Иван Бунин

Несказанное, синее, нежное...
Тих мой край после бурь, после гроз
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом меда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили
И умчались под жуткий свист.
А теперь, вот, в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли? -
Все спокойно впивает грудь.
Стой, душа! Мы с тобой проехали
Через бурный положенный путь…

Сергей Есенин

МОИСЕЙ

Я к людям шел назад с таинственных высот,
Высокие слова в мечтах моих звучали,
Я верил, что толпа надеется и ждет,
Они ж, забыв меня вокруг тельца плясали...

Смотря на этот пир, я понял их и вот
О камни я разбил "ненужные" Скрижали
И проклял навсегда Твой Избранный народ,
Но небыло в душе ни гнева ни печали.

А Ты, о Господи, Ты повелел мне вновь
Скрижали истесать, Ты, для толпы преступной,
Оставил Свой Закон, да будет так: Любовь,
Не смею осуждать, но мне, мне недоступна

Она, -как Ты сказал, так я исполнию все,
Но вечно, как любовь презрение мое,
Она, как Ты сказал, так я исполнию все,
Но вечно, как любовь презрение мое...

Валерий Брюсов

НА ПАСХЕ

Хоть он теперь не богомолен,
Наш заблудившийся народ
И звон умолкших колоколен
Его к молитве не зовет,

Тогда, покорный древним силам,
В распах кладбищенских ворот,
Идет народ к родным могилам,
Идет, идет, идет, идет...

И на могилах теплет свечи
И крошит хлеб, и кормит птиц,
И молится, и чает встречи
С заветным сонмом милых лиц.

Александр Солодовников

Я - ребенок, не родившийся на свет.
Я - безродная душа по кличке "НЕТ".
Я - колючий холодок в душе врача,
Узелок, людьми разрубленный сплеча.

Пусть же будет вам легко, отец и мать,
Жить как все и ничего не понимать.
Все равно я вас люблю сильнее всех,
Даже если вы забыли этот грех.

по Пс. 66

О, Боже, о, Боже, будь милостив к нам!
- Ты благослови нас в дни скорбных скитаний…
Подай Свою милость сим грешным рабам,
Твой Лик нереченный яви нам в сияньи!

Познать, чтоб сей Свет всем народам Земли,
Пусть истинный путь он во тьме им укажет,
Спасенье прияв, пусть восхвалят они,
Того, кто в Суде Праведном не откажет.

Теките ж к Творцу Бытия в небытии,
Познав Триединого Сущего Бога,
О, Боже, рабов Твоих благослови,
В Небесный Чертог укажи нам дорогу!

(Н.т.)

БЕЗБОЖНИК

Разрешите безбожнику встать на защиту Креста!
Не взыщите, пожалуйста, если получится грубо.
Потому что для тех, чья душа на две трети пуста,
Символ Вверы становится вроде акульего зуба.

На тесьме, на цепочке таскают его на виду,
Он братается с бусами юной валютной гетеры..
Никого не сужу, не стращаю казнью в аду,
Только здесь богохульства, по моему,
больше, чем Веры.

Вера - вещь сокровенная, веруют
не напоказ,
Крест не может служить побрякушкой
и знаком артельным.
Пусть он к телу живому прильнет, потаенный от глаз,
Ведь не зря на Руси его называют
нательным.

Романс “Среди миров в мерцании светил” на стихи И. Анненского “Моя звезда” – Музыка А. Вертинского. На видео романс исполняет Олег Погудин.

Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что мне темно с другими.

И если мне на сердце тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,

А потому, что с ней не надо света!

Из репертуара Александра Вертинского. Запись на пластинку – фирма «Парлофон», Германия, 1930-1931 гг., 79005 .

Очи черные: Старинный русский романс. – М.: Изд-во Эксмо, 2004.

У Анненского стихотворение озаглавлено “Среди миров”, Вертинский назвал свой романс “Моя звезда”. Романс именуют также по первой строчке: “Среди миров в мерцании светил”. В 1976 музыку к стихотворению написал также бард Александр Суханов (под заглавием “Моя звезда”).

«Уполномоченному репертуарного комитета от Изабеллы Юрьевой.

Заявление
Прошу разрешить мне для исполнения в новой программе Мюзик-холла следующие старинные романсы: «Никому ничего не рассказывай», «Жигули», «Средь миров», «Он уехал», “Одной звезды я имя повторяю”.

И. Юрьева»

Резолюция: «Исключительный по пошлости и мещанству репертуар. Разрешить сроком на один год одной певице, пока не будут подготовлены произведения, созвучные времени.

Редактор Пикель. 1927 год, июнь».

Очи черные: Старинный русский романс. – М.: Изд-во Эксмо, 2004, стр. 279

ВАРИАНТ

Среди миров

Слова И. Анненского

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

Любовь поэтов Серебряного века Щербак Нина

Иннокентий Анненский 1855 – 1909 «Не потому, что от Нее светло, а потому, что с Ней не надо света»

Иннокентий Анненский

«Не потому, что от Нее светло, а потому, что с Ней не надо света»

Поэт, лингвист, глубокий знаток античной культуры, переводчик Иннокентий Фёдорович Анненский окончил историко-филологический факультет Петербургского университета по отделению сравнительного языкознания. Лингвистические способности у него были выдающиеся. Сын Анненского, поэт Валентин Кривич, писал: «Помнится мне цифра 14, всегда упоминавшаяся, когда почему-либо заходила речь о языках ему знакомых. Конечно, одни, как французский и немецкий, он знал с детства, а древние были его, так сказать, профессиональной специальностью, в других же, может быть, он только разбирался, конечно, в этот счет входили и языки славянские, но все же их было 14».

В 1896 году поэт поселился в Царском Селе, «городе муз», став директором Николаевской мужской классической гимназии. Для директора была предоставлена квартира, располагавшаяся на втором этаже гимназии и имевшая большую веранду. Окна выходили на Малую улицу. Во дворе был личный сад Анненского. Он очень любил цветы и с удовольствием их разводил. Вот как вспоминал то время будущий поэт, а тогда маленький мальчик Всеволод Рождественский: «Огромная директорская веранда выходила в сад, где бежали улицы, желтеющие песком дорожки и дремали клумбы с необычайно яркими, пряными цветами, которые так любил их хозяин, И. Ф. Анненский. С самого раннего детства я помню его высокую суховатую фигуру, чинную и корректную даже в домашней обстановке. Неторопливо раскачиваясь в плетеной качалке, он узкими, тонкими пальцами с какой-то брезгливой осторожностью перебирал страницы журнала или, опираясь на трость, долго следил за танцующим полетом лиловой бабочки над ярко распахнутой чашей георгина или мохнатой астры…»

Спокойный и горделивый, в туго накрахмаленном высоком воротнике и в широком галстуке старинного покроя, с приветливым взглядом серо-синих глаз – этот человек сразу сумел внушить своим ученикам любовь и преклонение. Современница Анненского Любовь Гуревич в статье, посвященной его памяти, писала: «Рассказы гимназистов, его учеников, дополняемые личными впечатлениями, рисовали образ учителя, не похожего на обыкновенных русских учителей, – изысканного, светски-любезного в обращении со старшими и младшими, по-европейски корректного, остроумного, с каким-то особенным, индивидуальным изломом в изящной стройной фигуре, в приемах и речах».

Однако заслуга Анненского была не в том, что гимназисты пытались постигнуть античную трагедию, а в том, что он, по воспоминаниям Эриха Голлербаха, «звал к „пленительным и странным“ мечтаниям, с которыми не сравнится никакая педагогическая „польза“. На глупую шалость ученика педагог мог без злобы вяло уронить: „Вульфиус, какая вы дрянь…“ Но когда в 1905 году начались студенческие волнения, директор не посчитал нужным вмешиваться в дела своих подопечных. На одном из педагогических собраний он так и сказал: „Считаю учеников гимназии благородными, независимо от их взглядов“. Он был популярен среди гимназистов, но высшие чины его недолюбливали. Все это не прошло для Анненского даром, в 1906 году он был удален с директорского поста, о чем переживал до конца жизни».

Друзья любили его. Но, по словам одного из них, он все равно «жил среди пустыни, в которую сам обратил свой мир». И даже человеческая теплота не могла побороть это ощущение внутренней скорби. В то же время он был внимателен к окружающим. Несмотря на то что постоянно обдумывал новые стихи, он любил занимать общество экспромтами и шутками. Например, один знакомый Анненского славился тем, что в гостях ставил перед собой бутылку вина и молчал. Или задавал собеседникам этакие наивные вопросы: «А где ваша матушка живет? А сколько ей лет?» Однажды он задумал устраивать у себя литературные «понедельники». Анненский пришел в гости в первый раз и весь вечер проскучал. А во второй раз придумал развлечение. Когда все собрались, он заявил: «Знаете, господа, до чего я додумался? Гомер – ничтожный поэт!» Все, конечно, набросились на Анненского. Особенно разгорячился хозяин. После долгого спора Анненский признался, что сказал это намеренно: пронять хозяина можно было лишь подобной дозой дерзости.

Анненский женился по большой любви, на Надежде Хмаро-Барщевской, женщине гораздо старше себя. Стал отцом ее сыновей. Один из них впоследствии женился на некой Ольге Петровне, принявшей фамилию Хмаро-Барщевская. Уже после смерти Анненского она призналась, что любила именно его и что только ее одну любил он. «Мы повенчали души здесь, в Царском Селе», – писала она. Их платоническая любовь, возможно, напоминала и другие увлечения поэта. Анненский умел дружить с женщинами, восхищался их античной красотой, часто писал романтические и нежные письма. Анна Ахматова однажды ехидно заметила: «Когда Анненский увлекался какой-то дамой, жена продавала очередную березовую рощу и отправляла его в Швейцарию, откуда он возвращался „исцеленный“».

В Царском Селе Анненский издал свой первый сборник стихов «Тихие песни». Книга была подписана псевдонимом Ник. Т-о. Эти несколько букв не только входили в имя Иннокентий, но прочитывались как местоимение НИКТО. Так назвал себя мудрый Одиссей, пытаясь спастись из пещеры Циклопа. И так обозначил свое имя поэт, заново прокладывающий свой путь в творчестве. На публикацию откликнулись крупные стихотворцы: Брюсов – холодно-снисходительно, Блок – сдержанно-сочувственно. Анненский воспринял удар достойно: «Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего».

Поэзия Анненского долгое время была известна лишь небольшому кругу близких ему людей. В печати он начал выступать в 1880-е годы с рецензиями, критическими статьями, заметками на педагогические темы, причем эти выступления носили чисто академический характер. В начале 1890-х годов Анненский приступил к переводу трагедий Еврипида – первому полному стихотворному переводу на русский язык одного из величайших драматургов Древней Греции. В Царском Селе он продолжал эту работу, здесь же она была и завершена.

В 1909 году поэт познакомился с Сергеем Маковским, который в то время организовывал литературно-художественный журнал «Аполлон». Долгожданный сборник стихов «Кипарисовый ларец», по несправедливости судьбы, был издан только после смерти поэта. Именно эти стихи принесли Анненскому мировую известность. Много лет спустя, прогуливаясь вдоль Невы с начинающей писательницей Ниной Берберовой, Николай Гумилёв среди прочих ценных книг подарит ей свои произведения, книги Сологуба, Кузмина и «Кипарисовый ларец» Анненского как пример поэтической классики. Нина Берберова, правда, эти книги не приняла, уж больно дорогим ей показался подарок. А Гумилёв от обиды высоко поднял их над головой да и зашвырнул в Неву.

Как многие поэты, Анненский не знал славы при жизни, а умер неожиданно, от паралича сердца, упав на ступеньки Царскосельского вокзала.

А тот, кого учителем считаю…

Как тень прошел, и тени не оставил,

Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,

И славы ждал, и славы не дождался,

Кто был предвестьем, предзнаменованьем,

Того, что с нами позже совершилось,

Всех пожалел, во всех вдохнул томленье -

И задохнулся…

Анна Ахматова

«ПОТОМУ ЧТО Я - БЕРНСТАЙН!» Впервые Володя играл с Бернстайном в начале восьмидесятых годов в Зальцбурге. В день рождения Моцарта они играли его концерт. Сначала Спивакова долго не выпускали на фестиваль, не давали визу. Помню, он просидел в министерстве культуры до часа